"Иди уже, артист из погорелого театра!" – подтрунивала тетя Люся над актерами. Тетя Люся служила костюмером в Иркутском драматическом театре им. Охлопкова и была уважаемым человеком. В нежном возрасте я бродил в театральной гардеробной и, путаясь в боярских кафтанах и медвежьих шкурах из синтетики, думал, что это за "погорелый театр"? Так я узнал, что у "охлопковцев" была своя "драматическая" интерпретация этого выражения. "Секрет" в том, что Иркутской драме пришлось гореть целых три раза (с 1851-го по 1890-й), чтобы город, наконец-то, собрался с силами и отстроил себе величественное пространство ярусного театра по проекту архитектора Шрётера. Собственно, и сам наш, по-чеховски "превосходный и совсем интеллигентный", Иркутск до начала 20-го века только и делал, что горел. Горел и модернизировался из своего собственного пепла.
Иркутск был не одинок. После Великого иркутского пожара 1879-го, когда выгорело две трети города, от огня страдали и другие крупные сибирские города: Красноярск в 1881-м, Томск в 1882-м. А до этого в 1869-м почти полностью сгорел Енисейск. Наползающие друг на друга деревянные жилые и торговые кварталы переносили свою болезнь роста "на ногах". Жизни в местах, резко ставших большими городами, нужно было мучительно учиться. В свете последних трагических событий в Кемерове ловлю себя на трудной мысли, что процесс "обучения" еще не закончен.
22 июня 1879 года в Иркутске локальным первым пожаром было "уничтожено 190 дворов 116 хозяев с 813 различными строениями".
А через два дня, когда город еще тлел, ссыльный поляк Феликс Зенкович бесстрастно констатирует:
"К полудню 24 июня от неосторожно поставленного во дворе самовара внезапно вспыхнул пожар в одном из деревянных домов тесно застроенной улицы, расположенной в самом центре города, и с неслыханной стремительностью в несколько мгновений охватил две соседние улицы. Деревянные дома, обожженные длительной засухой, горели как спички".
По разным источникам, в полдень на постоялом дворе в доме Закатина по Котельниковской улице жильцы решили испить чаю, а к утру 25 июня, на месте лучшей части города, остались лишь головешки. В двух пожарах 22 и 24 июня было уничтожено 75 кварталов, с 105 каменными и 418 деревянными постройками. О том, какие были температуры в эпицентре стихии, свидетельствует факт: главный колокол иркутской Благовещенской церкви "растопился и стек на землю".
Четких сведений о числе человеческих жертв нет. В рассмотренных документах современники почему-то уделяли этому вторичное внимание. С гораздо большей скорбью сообщается об утратах музейных коллекций. Устоялось мнение, что в июне 1879-го сгорели трое иркутян: "женщина занялась пламенем от порыва ветра", "ребенок сгорел в огороде"… Но официальная информация все-таки подвергалась едкой критике, дескать, начальство утаивает статистические данные потерь от граждан.
Во всяком развивающемся граждански обществе, одновременно с общим развитием его, развивается и стремление к самозащите и самоохране, оно уже не возлагает всех надежд в этом отношении на правительственные меры
Легкий разлад общества с губернским и городским начальством чувствуется во многом. Скажем, не в пример нынешним чиновникам, градоначальства и общественные собрания всячески боролись с народным образом "абстрактного врага" : "досужие вестовщики пустили нелепый слух, о каких-то анонимных записках, наклеенных на столбах и подброшенных местной полиции, обещающих поджоги в городе (…) лучший совет, который мы решаемся дать иркутянам – зло осмеивать вралей, когда они с таинственно-ужасным видом начнут шептать о подложных письмах и поджогах", – писали в Иркутске "Губернские ведомости". Однако "пожарная конспирология" каждый раз выдавала все новые и новые "свидетельства" о "таинственных людях в форме полицейских", о "человеке с пуком соломы" и т.д. Думаю, что если поджигателей не существовало, то их следовало бы придумать, скажем, владельцу постоялого двора на Котельниковской улице.
Есть одна роковая аналогия с днем сегодняшним, назовем ее "фактор выходного дня". Например, в Иркутске в 1879-м и в Красноярске в 1881-м страшные пожары произошли в воскресные дни. Начальство либо отдыхало на дачах, либо находилось в разъездах по огромной Иркутской губернии. Обыватель выпивал на жаре и находится в общем расслабленном состоянии. Деревянный город на берегу огромной реки, но без водопровода и гидрантов, оставался совершенно беззащитным перед малейшей искрой и засухой. В итоге тысячи иркутян вынужденно бежали к той самой реке и с болью и воплями еще пару дней наблюдали, как догорает их город.
Но энергичный город купцов, "сухопутный Гамбург", так тогда называли Иркутск, быстро пришел в себя. Упомянутый Феликс Зенкович вспоминал: "Вначале представилось, что пятидесяти лет не хватит на восстановление ущерба (…), отовсюду слышались голоса, что столица торговли и административный центр Восточной Сибири будет перенесена в другой пункт. Однако это были необоснованные опасения. Убытки велики, но не настолько (…), сегодня уже никто не думает об оставлении города, чрезвычайно выгодно расположенного в географическом отношении".
Зенкович оценивает общий ущерб от иркутского пожара в 20 млн рублей серебром. Был немедленно организован всероссийский сбор средств. Скорейшим образом удалось набрать 284 тысячи рублей. Интересно, как распределились доли жертвователей. 14% от суммы из своего содержания жаловал император Александр II, 48% – даровали российские купцы и промышленники (в их числе Базановы, Немчиновы, Морозовы и др.), 27% – по всей России собрали обычные люди. Интересная деталь, отдельные иркутские крестьяне и мещане собрали больше, чем казна четырех сибирских городов – Красноярска, Балаганска, Шадринска и Канска, – 1339 руб. 42 коп. и 1221 руб. 58 коп. соответственно.
Как и предполагал политический ссыльный Феликс Зенкович, город отстроился, центр "окаменел", и уже через 10 лет приезжий не мог отличить новые кварталы, возведенные на пепелищах, от старых. Иркутск и теперь сохраняет эту склонность к короткой памяти. То ли вечно мигрирующее с востока на запад население уносит бдительность, то ли это характер такой, но в 1903 году в Городской думе все еще продолжали спорить о целесообразности введения хозяйственного и пожарного водопровода. Депутатам казалось, что "бесконтрольное потребление воды обывателями" возле полноводной и чистейшей Ангары приведет к немыслимым тратам.
Следует отметить, что к иркутским профессиональным пожарным в рассмотренных записках нареканий вообще не фиксируется. Судя по всему, они работали на износ, в лучшем случае – на "паровых насосах-локомотивах", в худшем – с баграми и ведрами. Через 15 лет на годовщине Иркутского добровольного пожарного общества выяснилось, что эта общественная организация, призванная мобилизовать жителей, основательно захирела и держалась лишь на скромных усилиях людей, помнящих пожар 1879 года. Удивительную фразу тогда произнес исполняющий дела иркутского губернатора В.В. Петров.
"Во всяком развивающемся граждански обществе, одновременно с общим развитием его, развивается и стремление к самозащите и самоохране, оно уже не возлагает всех надежд в этом отношении на правительственные меры". Слова, звучащие сегодня, если не крамольно, то уж напутственно точно.
Возвращаясь к началу, думаю, что основной вопрос сегодня ставится чрезвычайно просто: стоит ли вообще театру сгорать три раза, чтобы на его месте появился новый и "на века"?
Игорь Болдырев – журналист и медиаменеджер
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
