В этом сентябре мне в очередной, кажется, уже в шестой раз довелось принять участие в Байкальской международной школе социальных исследований, организуемой Центром независимых социальных исследований – Иркутск, более известным по аббревиатуре ЦНСИО и по личности своего основателя и бессменного руководителя Михаила Рожанского.
Вообще, Байкальская школа – это очень личный проект, как и ЦНСИО, в сущности, если не целиком, то очень во многом сводится к персоне его основателя.
По мере этого рассказа, надеюсь, мне удастся пояснить, почему эта история заслуживает интереса и со стороны людей, более чем далеких и от всяких социальных исследований, школ и прочего.
Прежде всего – и центр, и школа – социальных, а не социологических исследований, иными словами, это о том, что в фокусе внимания – многообразие социального, которое не просто может быть, а фактически исследуется самыми различными способами и в самых разных перспективах. Во-вторых, это – об исследованиях социального, отсутствие слова "научных" принципиально.
Поскольку один из ключевых принципов – презумпция, что язык науки отнюдь не является привилегированным языком изучения, автоматически наилучшим образом по сравнению с другими дающим возможность понять интересующий ракурс социального.
Иначе говоря, операция состоит не в том, чтобы все перевести на язык науки – или, например, в рамках "популяризации", осуществить обратный перевод, стараясь при этом свести потери к минимуму. Научные способы рассмотрения – лишь одни из, обладающие своими преимуществами при решении задач определенного рода – и оказывающихся слепыми или недостаточными в других случаях.
В этом видении базовое – отсутствие презумпции, что научное рассмотрение, научный результат является наиболее адекватным в любом случае, способным вобрать в себя всю совокупность реальности, дать наилучшее описание – и ограниченность которого связана либо с трудозатратами (и тогда мы выбираем другие способы описания/изучения, дающие "приемлемый" результат, по соображениям прагматики, поскольку нам не нужна научная точность), либо с недостаточной искусностью, опытностью действующего.
Байкальская школа – это о Сибири, не столько как предмете исследования, а месте жизни
Другие языки – документалистики, живописи, художественной прозы и т.д. – способны схватывать и, что зачастую важнее, давать понимание, которое недоступно или неточно для научного. И, следовательно, поскольку речь об исследователях, а не об исследовании, то есть о людях, не сводимых к функциям, – для них обращение к другим языкам, к другим оптикам – возможность увидеть то, что при привычных, выработанных в своем опыте, подходах, оказывалось не фиксируемым – и, тем самым, не включаемым в реальность.
В подходах Рожанского, в его способах формулировать и действовать есть многое, что легко определить как архаичное, относящееся к излету шестидесятых, – ранним семидесятым. Так, в наши дни может казаться неловким отсылка к экзистенциализму – но здесь вновь оказывается, что суть дела не в отсылке, а в том, что она порождает, какой тип взаимодействия и способ организации совместной работы. В этом плане совершенно очевидно, что речь не о "теории", а о том, что некая теория оказывается удобным, адекватным или попросту привычным способом описывать – фиксировать в слове и делать это доступным другим – свой собственный опыт. Ведь ссылкой на тот же "экзистенциализм" можно оправдать почти любой способ действовать.
Опять же, поскольку школа – это про людей, а не про тексты или что-то еще, что производно от них, – то в ней есть не уникальная, но очень редко встречающаяся особенность: равенство между участниками. Они обладают разным опытом, разным знанием и т.д. – но это не история про то, как одни учат других, а другие учатся, а про взаимную работу: в этом плане ключевым критерием отбора на школу оказывается возможность чему-то научиться у участника – не только он нуждается в помощи, желает чему-то научиться, но и у него.
За те годы, что мне самому довелось участвовать в работе школы, я наблюдал непрямолинейную, но вполне устойчивую тенденцию к сокращению "вертикальных" форм работы – лекций, где некто вещает, а остальные внимают; семинаров, где есть руководитель и наставник – и рост того, что с самого начала было главным: коллективных лабораторий и дискуссий. В них есть замечательная, если угодно, не-русская черта – умение выдерживать форму, строго следить за установленными правилами – круг вопросов, круг комментариев, обязанность высказаться по поводу рассматриваемого текста и т.д. Эта форма, которая зачастую смущает на первом шаге участников, затем оказывается спасительной – обязанность высказаться побуждает формулировать свои мысли и открывает для себя самого возможность как-то взглянуть на обсуждаемое, что первоначально казалось не просто далеким, а не имеющим к тебе отношения, последовательность обсуждения и жесткость времени оказывается защитой от тех, кто всегда готов говорить, – и дает услышать голоса "молчунов", которым зачастую оказывается много что есть сказать по существу дела.
И в рамках школы, наблюдая за тем, что и как делает Рожанский, – со всей отчетливостью приходит понимание, скольких усилий и бережности требует производство равенства. Неравенство, иерархия – то, что устанавливается "само собой", стоит лишь оставить все идти своим путем – равенство, напротив, нечто предельно искусственное, ненормальное в одном, социологическом смысле – и нормальное в смысле стремления к идеальной норме в другом.
И, пожалуй, еще одно, может быть, самое существенное – Байкальская школа – это о Сибири, не столько как предмете исследования, а месте жизни. В этом плане нет ничего более "централистского", чем "краеведение" во многих своих изводах, а провинциализм – это взгляд, в котором все значимое, существенное, полное смыслов – происходит в других местах, "нам здесь" дано лишь заниматься своим, местным. Напротив, школа и ЦНСИО – это работа со своим, значимым для тебя – это не "исследование Сибири", а исследование в Сибири, где локальное оказывается преобладающим именно потому, что это – твой дом, твой круг интересов. Это про "жизнь здесь", свободную от ощущения вторичности. Впрочем, это само собой разумеется, ведь никакой свободы и никакого равенства не может быть, если чувство вторичности остается определяющим – а избавление от него не может быть самоцелью – и может оказаться косвенным результатом, оказаться естественным следствием неестественной свободы и равенства.
Андрей Тесля – историк и философ
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
