Ссылки для упрощенного доступа

"Человек, который удивил всех"


Кадр из фильма "Человек, который удивил всех"
Кадр из фильма "Человек, который удивил всех"

На большие экраны вышел фильм режиссеров-сценаристов Натальи Меркуловой и Алексея Чупова "Человек, который удивил всех". Главный герой Егор (в исполнении Евгения Цыганова) смертельно болен. От местной шаманки он слышит легенду о селезне, который, превратившись в утку, обманул смерть. Егор решает обмануть смерть, переодевшись в женское платье, и в самом деле удивляет всех: своих родных, жителей своей деревни и зрителей.

Егор (в исполнении Евгения Цыганова)
Егор (в исполнении Евгения Цыганова)

– ​Вот фильм вышел на экраны. Что в этот момент вы чувствуете: это страшно – ​как его примут, отслеживаете сборы, сколько там народа в залах? Или, наоборот, испытываете уже какое-то облегчение, потому что от вас уже ничего не зависит?

Н.М.: Мы до сих пор находимся в каком-то премьерном трепете (если это можно так назвать). Мы очень быстро сделали этот фильм, его очень быстро выпустили – мы опомниться не успели. И финальную версию фильма сами увидели только на Венецианском фестивале (где исполнительница главной роли Наталья Кудряшова была признана лучшей актрисой. – СР). И по большому счету, мы только сейчас как-то приходим в себя и получаем какой-то фидбэк от зрителей.

Наталья Кудряшова, кадр из фильма
Наталья Кудряшова, кадр из фильма

​Вы в Facebook постите все рецензии, все отзывы на фильм, все интервью. Вы следите за каждой реакцией на фильм?

А.Ч.: Я делаю репосты рецензий просто потому, что у фильма довольно-таки ограниченный прокат. То есть там всего 70–80 копий. И поскольку на прокат практически любому российскому фильму дается всего две недели, то хочется максимально привлечь к этому внимание. Ведь этот фильм не рекламируют по федеральному телевидению, афишами этого фильма не завешаны города. И когда я пощу рецензии, я просто что могу, то и делаю для проката, для того, чтобы фильм посмотрели.

– А для вас важно количество зрителей? Часто ведь про такие артхаусные фильмы сами авторы говорят: "Мы его не для всех и снимали, это фильм для избранных". Есть еще такой термин – "фестивальное кино". С некоторым даже осуждением часто говорится: мол, такие фильмы снимаются для того, чтобы получить призы где-нибудь в Венеции и Каннах…

Вот уж о чем, снимая кино, думать точно некогда, так это о красных дорожках

Н.М.: Когда мы задумывали кино и начинали его снимать, я для себя сразу решила: не думать ни про какие фестивали, не думать про прокат, вообще ни о чем не думать. Потому что важно было снять эту историю, надо было психологически, физически всеми своими клетками погрузиться в нее и сделать. История ведь во всех отношениях сложная, и снять ее нелегко было, было множество всяких препятствий на всех этапах. И важно было просто дотянуть до конца, чтобы картина случилась, чтобы даже чисто технически это произошло. И в этот момент как-то странно думать о фестивалях, о том, сколько зрителей будет в кинозалах…Потому что думать приходится совсем о другом, когда работаешь над таким фильмом. Думать приходится над психологическим состоянием героев, постоянно погружаться в это состояние, над какими-то гранями, поворотами сюжета… И, честно говоря, вот этот очень тонкий процесс внутренней работы страшно нарушить даже посторонними какими-то мыслями о фестивалях… Вот уж о чем, снимая кино, думать точно некогда, так это о красных дорожках.

Для меня все-таки главная тема этого фильма – это битва со смертью

А.Ч.: При этом мы прекрасно понимаем, что это кино не мейнстримовское, что это кино не для всех. Ну, так уж устроен, наверное, любой кинематографист, вообще любой автор, что он хочет, чтобы этих "не для всех" было побольше. Это неизбежно. Возможно, наш фильм посмотрит чуть больше зрителей, чем мы могли предполагать. Но насколько это что-то изменит в их жизни, в их взглядах на жизнь, я не знаю. Может быть, ничего не изменит.

– А у вас разве есть такая цель – менять зрителей?

А.Ч.: Мы не занимаемся проповедничеством. Есть люди, которые специально снимают фильмы, пишут книги для того, чтобы проповедовать какие-то идеи. На мой взгляд, авторское кино, которое "не для всех", – это некий сеанс сложности мышления, который помогает человеку формировать в себе более сложное мышление или усложнять уже и без того сложное мышление. Не факт, что этот результат в данном случае будет достигнут, как и во многих других случаях.

На съемочной площадке
На съемочной площадке

– Наташа, ты где-то сказала: "Я каждый раз боюсь, что кино получится холодным и никого не тронет". А откуда этот страх? Почему ты этого боишься?

Н.М.: А мне кажется, что мне не удается, снимая кино, переступить через себя, у меня оно получается всегда какое-то отстраненное, дистантное... Может, потому что я и сама такой человек. Ну ты же знаешь, ты тоже родом из Сибири. И я выросла в иркутской деревне. У нас бананы не росли, даже яблоки не росли толком в Иркутской области. Я цветов красивых, ярких не видела с детства. Вот эти приглушенные, холодноватые, сдержанные во всем тона с детства были кругом. И у меня и в кино все как-то очень сдержанно и по интонации, и даже визуально получается. И я как-то комфортно в этом отстранении себя чувствую. Но я понимаю, что людям иногда очень нужны яркие, взрывные какие-то эмоции. А я и в жизни не слишком к ним склонна, и в кино не умею, видимо, их передавать. Поэтому вот у нас Леша в кино за эмоции отвечает, он у нас в большей степени эмоционально на все реагирующий человек. Не случайно он и американское кино любит. А мы с нашим оператором Мартом Таниэлем...

– ...совершенно выдающимся, по-моему.

Н.М.: Да, и который приехал из Таллина. И тоже такой человек прибалтийский, сама понимаешь. И вот мы с ним такие спелись… Один Леша только у нас – горячий парень.

– Леша, и как ты боролся с их отстраненностью и холодной, сибирско-прибалтийской дистантностью?

А.Ч.: С их холодной высокохудожественной дистантностью я боролся горячим занудством. Ну, обычно именно так и происходит, что кто-то в этом процессе отвечает за какое-то занудство, кто-то за эмоции…

Кадр из фильма
Кадр из фильма

– Понятно, что спрашивать художников о том, про что кино, – это последнее дело, но тем не менее. Это кино прежде всего про экзистенциальное одиночество? Ну, такая "Смерть Ивана Ильича" на свой лад. Или прежде всего как раз про чудо – победа над смертью, победа над страхами?

Н.М.: Когда Кайдановский снимал своего "Ивана Ильича", он совершил какое-то невероятное просто-таки антропологическое исследование болезни. Он следовал за каждым сантиметром, миллиметром этого угасания человека, рассказывая нам, что такое смертельная болезнь. И это завораживающее, конечно, зрелище. Я помню, как смотрела это на большом экране на Высших режиссерских курсах в феврале, в 9 часов утра. И это произвело на меня неизгладимое впечатление. И, восхитившись режиссерским талантом и текстом этого произведения, я вышла с полным пониманием того, что я никогда не буду снимать такое кино. Потому что нужно иметь, ну, кроме таланта, еще недюжинную нервную систему, чтобы можно было такую вещь перемолоть и рассказать. Я к такому не готова.

А наш фильм о другом. Сюжет, вроде, понятный: человек с онкологическим заболеванием, который любит все держать под контролем, он из этого контроля сделан, ему в нем комфортно, он пытается контролировать даже жизнь после себя, говоря своей жене, что ей нужно сделать после его смерти, и так далее. И вот он попадает в обстоятельства, когда он вынужден этот контроль отпустить, и дать случиться всему, что должно случиться, даже и не подозревая чему. И это для меня большой месседж себе лично, потому что...

– Ты это плохо умеешь делать?

Н.М.: Я вообще не умею отпускать. Сейчас. При этом я девочка, рожденная в Сибири, прожившая там довольно долго – мне было 24 года, когда я уехала из Иркутска. А все детство я, вообще-то, провела в деревне, окруженной лесом. И я помню эти вибрации природы, которые были для меня нормальными, естественными. И я думала, что все это чувствуют, что все умеют, как и я, общаться с деревьями, что у всех много домашних животных в доме. А потом я переехала в город и способ мышления поменялся, и возник вот этот контроль, неумение отпускать... Поэтому, этот фильм может быть, такое воспоминание о себе тогдашней, догородской, обращение к себе, ностальгия какая-то. Я вообще-то всю жизнь стеснялась, что я деревенская. А тут выяснилось, что это может быть даже твоим достоинством каким-то. Потому что эта история, которую мы рассказали, она, наверное, не могла родиться у городского человека в голове.

На съемочной площадке
На съемочной площадке

– Леша, а для тебя это тоже про "отпустить контроль"?

– Контроль – это тема Наташи. Для меня все-таки главная тема этого фильма – это битва со смертью. Наша жизнь, жизнь каждого из нас – это ведь по большому счету прежде всего битва со смертью. И поскольку мы разные, у каждого свой образ жизни, у каждого и своя битва со смертью получается. Нужно терпимо относиться к чужой битве со смертью, даже если ты ее не понимаешь. А высшая форма этой терпимости – любовь. Любовь – это когда ты кого-то принимаешь, даже не понимая его. Вот для меня это, наверное, скорее об этом.

– Учитывая, что вся мировая культура с античных времен, в общем-то, так или иначе именно про это: человек и смерть, столкновение со смертью, – не страшно ли было в эту реку вступать и за эту тему браться?

Я не могу сказать, можно ли убежать от смерти

А.Ч. : Мы, кажется, изучили все на эту тему. В древнегреческих мифах со смертью борется Сизиф (известно, чем все для него закончилось). В древнерусских апокрифах это Аника-воин, который пытался вступить в битву со смертью, и тоже безуспешно. В сказках братьев Гримм можно найти сказку о лекаре, которого смерть пощадила. Он начал делать так, что люди перестали умирать, и за это тоже был наказан. Из источников ХХ века это прежде всего фильм Ингмара Бергмана "Седьмая печать", где рыцарь Антоний Блок играл в шахматы со смертью, пытаясь отсрочить свой последний час. Кажется, что очень много на эту тему произведений, а на самом деле – не очень, как выяснилось. Что нас и удивило. И стало понятно, что есть еще что сказать на эту тему.

Кадр из фильма
Кадр из фильма

– А вы сами верите в возможность обмануть смерть или судьбу? Я как-то со временем все больше убеждаюсь, что русское "на роду написано" – это очень верно. Это и про каждого отдельного человека, и про страну. Вот это "от судьбы не убежишь"…

Смерть пока отменить нельзя, но судьбу изменить можно

Н.М.: Я не могу сказать, можно ли убежать от смерти. Но точно знаю, что мы можем кардинально изменить себя, свой способ мышления, свою личность и, стало быть, судьбу. Я сама это с собой не раз это проделывала и продолжаю проделывать периодически.

А.Ч.: Смерть пока отменить нельзя, но судьбу изменить можно. Я не очень верю в предопределенность. Все-таки предопределенность программируем мы сами. И все-таки мы сами хозяева своей судьбы – в это я верю.

– Вас уже спрашивали, почему Цыганов полфильма молчит. И я читала все ваши ответы на этот счет. Но почему все-таки так важно сегодня было снять фильм и о молчании тоже?

Н.М.: Юля, ты же сама понимаешь почему, уверена что понимаешь…

– У меня есть соображение на этот счет. Но почему все-таки для вас молчание так важно?

Такое может случиться в любом герметичном сообществе

Н.М.: Потому что "право на высказывание" – как-то все привыкли, что есть такое словосочетание, есть такое понятие – право на высказывание. А вот право на молчание почему-то вызывает дикое раздражение у самых разных людей. А для меня это чрезвычайно важная вещь – право на тайну, право на молчание, в этом для меня – право на себя. Но у нас молчание всегда воспринимается как что-то подозрительное, неправильное почему-то. Все спешат высказаться...

– А у вас нет ощущения, что в последнее время со словами что-то случилось, что они обесценились, потеряли прежний смысл? И молчать правильнее, может быть, еще и поэтому?

А.Ч.: На мой взгляд, слова всегда не имели большой ценности. Все равно дела всегда ценнее слов. А то, что слова обесценились в последнее время, – я с этим тезисом, пожалуй, не согласен. Скорее, многие дела обесценились.

Н.М.: Ой, сейчас вы скажете, что вообще все кругом плохо!

А.Ч.: Ну, так я не говорил, что прямо все. Но фильм еще и про это, кстати, про то, что все, что ты делал прежде, может по разным причинам оказаться не таким ценным, обесцениться. И в твоих собственных глазах в том числе.

– И в этот момент ваш Егор – поначалу свой для всех в этой деревне парень, вдруг становится чужим.

Н.М.: Ну, вот я жила в деревне, где было 600 человек. И понятно, что любой поступок индивидуальный воспринимался там в штыки, и даже не потому, что он был плохой или хороший, он просто был не такой, как принято. И в обществе закрытом и замкнутом это всегда сразу выглядит бунтом, оппозицией. Женя Цыганов хорошо про это сказал, что главный герой бросил вызов себе и смерти, а общество подумало, что ему. И это, конечно, не только про эту деревню история. Такое может случиться в любом герметичном сообществе. И в городском тоже, конечно.

А.Ч.: После одного из показов фильма зрительница (вполне городская), которая была не согласна с сюжетом фильма, сказала: "А почему у вас герою бьют морду его односельчане? Почему они не отправили его в сумасшедший дом, например?" Я в тот момент был настолько удивлен, что не смог ответить.

– То есть отправить в сумасшедший дом – это проявление толерантности.

Н.М.: Да, абсолютная нежность. И гораздо лучше...

А.Ч.: Вот два таких странных варианта. Третьего не дано.

Кадр из фильма
Кадр из фильма

– Когда я смотрела, я думала: интересно, кто играет местных жителей? Где набрали такую массовку правдоподобную и убедительную. А потом уже узнала, что местных жителей играют местные жители.

Оказалось, что некий внутренний ресурс толерантности у обычных людей гораздо выше, чем мы предполагаем

Н.М.: Да, конечно. Они все были прекрасные, очень нам помогали. А что происходит с профессиональной массовкой? Например, человек 50 нам нужно массовки. Люди приходят на съемочную площадку. Но это уже профессиональные люди, потому что они из одного кино переходят в другое. Им только бороды переклеивают, юбки переодевают – и все. И у них совершенно пустые глаза, они уставшие, платят им мало, а работать по 12 часов, как и всем, никакого энтузиазма. И все это, конечно, мертвые лица. Поэтому я очень осторожна всегда с массовкой, она мне не нравится никогда.

А здесь мы живем в Твери два с половиной месяца, ездим в деревню, которая находится недалеко. И возить людей из Москвы за 250 километров – это какая-то дикая история, когда есть люди под боком, живущие в деревне Каблуково, в которой мы снимали. И наш кастинг-директор пошла по домам, сфотографировала их всех, показала нам с Лешей. Мы сначала начали выбирать, а потом, когда отсмотрели все фотографии, поняли, что они все просто офигенные. И мы сказали: "В этот день нам надо 40, больше женщин и детей", и так далее. И они с удовольствием приходили на съемочную площадку. Ну, деревня сильно изменилась с тех пор, например, как я жила там.

– Это уже другая деревня?

Н.М.: Абсолютно! Деревня, где остались свиньи и гуси в домашнем хозяйстве, – это уже несколько дворов в деревне.

– Зато везде интернет, да?

Н.М.: Везде интернет, абсолютно верно. Коров нет вообще ни у кого. Я хотела, чтобы коровы шли мимо, а не овцы, но коров просто не нашли. Нашли только овец, пригнали овец.

А.Ч.: Мы свиноматку привезли из другой деревни, потому что в этой деревне не было ни одной свиньи.

Кадр из фильма
Кадр из фильма

– Стало быть, много свободного времени?

Н.М.: Да! Им нечего делать, бедным жителям деревенским, тупо нечего делать. У всех небольшие огородики, ну, осенью они все выкопали. И все. И они радостно пришли сниматься в кино

– А они были в курсе всех подробностей и поворотов сюжета?

А.Ч.: Люди видели и примерно понимали, о чем снимается кино рядом с ними.

Н.М.: Они же видели Цыганова в платье.

А.Ч.: И надо сказать, что нас удивило. Оказалось, что некий внутренний ресурс толерантности у обычных людей гораздо выше, чем мы предполагаем. Несмотря на то что их со всех сторон бомбят какой-то пропагандой нетолерантности...

– Сжигают по телевизору сердца геев и так далее.

А.Ч.: Именно, и тем не менее у них есть внутренний ресурс, который вовсе еще не иссяк. И это интересно.

– А вот эта сцена в бане – они понимали, что снимаются в сцене травли человека?

Н.М.: Конечно.

– То есть они понимали, что они травят сейчас Егора?

Н.М.: Они не воспринимали это так. Когда я у них спросила, пришли бы они в реальности посмотреть на человека, который спрятался там в женском платье, вытащили бы они его и рассмотрели бы при всех, они сказали: "Конечно, это же интересный момент". Это как будто бы они пришли посмотреть на говорящую собачку из "Собачьего сердца". Собственно, ничего с тех пор не изменилось. Русский человек любопытен, он просто в этот момент не понимает, что он может делать больно другому человеку.

– Но все-таки тут есть грань. "Мы бы пришли посмотреть, но бить, пинать (а эта сцена тоже есть в фильме) мы бы не стали"?

Н.М.: Они сделали замечание, когда беременная героиня Натальи Кудряшовой выгоняла их со двора, мы хотели, чтобы ее пару раз кто-то толкнул. Не нарочно, а потому что она сама агрессивно их выталкивает, и чтобы кто-то ее толкнул тоже в ответ. На что они сказали: "Нет! Прийти и молча посмотреть на все это и поговорить об этом мы можем, но толкать беременную мы не можем". И я подумала: "Ну, раз не можете, значит, и не нужно это фильму". А бьют его мужики уже потом в фильме за конкретные вещи. Потому что он пришел в этом своем платье на День села. И он нагло, по их мнению, вторгается в их комьюнити. И у них, как они считают, с их точки зрения, есть моральное право его поставить на место.

– Вот эта дискотека на Дне села, как я поняла, тоже снималась на реальной деревенской дискотеке?

Н.М.: Да. Была такая история, что у них действительно был День села, это был их выходной. Они сказали: "Можно мы без вас обойдемся в этот раз". "Не лезьте к нам". Но, как назло, в этот день выпал снег, и мы ничего не могли снимать на улице. А они там веселятся. Я подошла к их организатору и попросила: "Можно наши актеры хотя бы просто туда придут, поздравят односельчан? Они там побудут. Мы не будем вам сильно мешать отмечать". И нас допустили. Мы туда залезли маленькой группкой, то есть взяли трех актеров. И мы партизанским, практически журналистским способом это снимали, чтобы им не мешать – не лезть, не включать свет, не останавливать их дискотеку, не проговаривать текст – как это обычно в кино. Ничего не нарушая, пытались аккуратненько это снять. Мы попросили наших актеров внедриться и тоже существовать как бы вместе с этими людьми. А у Жени была обозначена задача, что он с ними сидит, потом они встают и отходят к двери, а он что-то продолжает делать. И когда заиграл рок-н-ролл, ему сказали: "Иди потанцуй", – и все. Они все делали сами, а мы просто наблюдали за этим. Как он танцует в своем этом платье. И как местные жители на него смотрят.

– То есть отчасти это и документальное кино?

Н.М.: Вот этот кусочек – он документальный был, да.

– Все-таки вот эта абсолютная беззащитность героя. Он болен, одинок, всеми брошен, всеми презираем, унижен. И получается, что иначе ему никак не победить?

Н.М.: В какой-то момент ты должен, мне кажется, услышать внутри себя какие-то другие вибрации, срезонировать с чем-то другим в себе же, не с привнесенным, не с внешним каким-то уставом, по которому живет община, а почувствовать свою природу, прислушаться к своей интуиции и попытаться подключиться к чему-то другому, чтобы получить оттуда энергию, какую-то правду другую. Это и попробовал сделать главный герой... И я не знаю, выиграл ли он, победил ли в общем понимании слова "победа", потому что мы оставляем его в результате в такой момент, когда он вроде бы получил второй шанс – и это как неожиданный какой-то подарок, который ты получаешь, но не знаешь, что с этим делать. Но человек получает второй шанс, обнуляясь.

А.Ч.: Не знаю, работает ли это в реальной жизни, но все-таки есть одно произведение, известное на весь мир, в котором главный герой побеждает, сбросив с себя все защиты. А значит, есть у человечества такая мечта о герое, который побеждает вот так.

Кадр из фильма
Кадр из фильма

– Легенду про селезня, которая и подсказала герою выход, вы придумали сами. Но, по-моему, все уже уверены в том, что это и правда старинная сибирская легенда.

Н.М.: Легенду придумал Леша. Мы все такие штуки обычно придумываем сами.

А.Ч.: Но теперь мы уже в разных рецензиях читаем: "Герой древнего сибирского эпоса селезень Жамба..."

– То есть скоро диссертации будут писать этнографы про это.

А.Ч.: Так получилось, что мы мимоходом обогатили сибирский эпос новым героем.

– Ваш фильм – это такая притча, метафора. Но нет ли у вас ощущения, что сейчас востребовано и прямое какое-то высказывание, в том числе и в кино?

Н.М.: Прямые высказывания всегда востребованы. Но у нас другое кино, и оно с самого начала, еще несколько лет назад, было таким задумано. Возможно, потому что когда-то мы оба работали в журналистике и устали от лобовых месседжей. А может быть, просто сам материал подсказал такую форму повествования.

– Евгений Цыганов записал обращение в поддержку Сенцова во время его голодовки. И такое ощущение, что по времени это обращение он мог записать как раз между съемками вашего фильма. Но при этом распространена и другая позиция: искусство должно быть вне политики. Или: ничего все равно не изменишь – зачем нарываться. Что думаете вы?

А.Ч.: После показа "Человека, который удивил всех" на Венецианском фестивале мы, общаясь со зрителями, выразили надежду, что в будущем году наши коллеги Серебренников и Сенцов будут иметь возможность приехать на этот фестиваль в качестве гостей или участников. Хочется верить, что так оно и будет. Надеемся, что Кирилла оправдают и выпустят, а Олега наконец обменяют.

– Мы уже говорили на тему "чужие – свои". А вы сами себя в этом мире – международные фестивали, красные дорожки – уже чувствуете совершенно своими?

Н.М.: Ну, вот мы сейчас сидим уже три месяца в бункере фактически, в нашем павильоне, не видим белого света, снимаем свой сериал, который сами написали.

А.Ч.: Он называется "Колл-центр".

Н.М.: Место действия – офис. И все эти красные дорожки – это как вспышки во сне. Венецианский фестиваль, например, подстроился под наш календарный постановочный план. Мы им дали только эти три дня, и они уже подстраивались под нас. Они переделывали расписание, потому что вначале у них в другие дни стоял наш показ. И в результате они вписались в наше расписание. Мы в эти три дня прилетели. И я даже сейчас уже это вспоминаю – было это со мной или не было. Потому что мы работали, снимали по 12 часов, в тяжелейших условиях. А там прошлась по дорожке на каблуках – у меня мальчики кровавые в глазах после этих каблуков. Потому что мы не очень привычные люди к этим вещам.

На Венецианском фестивале
На Венецианском фестивале

А.Ч.: Да. Мы прилетели со съемок и улетели на съемки, Женя Цыганов прилетел со съемок и улетел на съемки, Катя Филиппова, наш продюсер, улетела дальше продюсировать новый фильм, а Наташа Кудряшова, получив приз, уехала дальше готовить съемки своего собственного нового режиссерского проекта.

– И возвращаясь к откликам на фильм. Ты говоришь, что авторов дурных рецензий ты просто банишь, не читаешь...

Н.М.: Юль, я и так нервная женщина. Мне зачем это все?!

А.Ч.: Чтение рецензий беру на себя я.

– Но ей не пересказываешь?

А.Ч.: Я стараюсь вообще прятать.

Н.М.: Мне вообще надо заниматься экологией своего психического состояния. Зачем мне все эти люди?! Я стараюсь держаться от них подальше.

– И все-таки, работая над фильмом, что вы принципиально нового поняли про себя – и по-человечески, и профессионально?

Н.М.: Я поняла в очередной раз, что когда ты что-то начинаешь делать в кино, ты не можешь предсказать реакцию. Вот я читаю отзыв про наш фильм: "Прошла 3 километра пешком по Садовому кольцу молча, говорить не могла". И я думаю: наверное, это счастье! Но предположить, просчитать это невозможно. И кажется, что ты реально все знаешь про это кино, про каждый сантиметр этого кино. У тебя есть замысел всего фильма и по отдельным персонажам все детали и повороты продуманы вроде бы. А про среду, про то, как должен выглядеть этот деревенский повседневный быт, этот дом и все в нем, отдельный трактат был написан мною художникам-постановщикам. Я просто самым подробным образом, в деталях описывала, как мы в нашей сибирской деревне жили, как жила наша семья... И в результате, когда тебя спрашивают: "Что вы поняли после своего фильма? О чем ваше кино?" – ты просто сидишь с головой из чугуна и не понимаешь, что сказать, что ты вообще понял, и понял ли ты что-то после этого фильма про себя и про профессию. Черт его знает, Юля! Я не знаю...

А.Ч.: А я для себя, наверное, из всего этого проекта понял лишний раз только одно: нужно во что бы то ни стало стараться делать по жизни только то, что тебе интересно, в какой бы окружающей среде ты ни находился, не жил, и как бы эта среда ни реагировала на то, что ты делаешь. Потому что жизнь у тебя одна.

Н.М.: А это, вообще, мой принцип по жизни.

...

XS
SM
MD
LG