Каждая война, каждый военный конфликт обязательно порождает немудрёные по форме, но пронзительные по содержанию поэтические строки, положенные на столь же неприхотливую, без консерваторских изысков музыку. В 1967 году, во время боевых действий в зоне Суэцкого канала, мне было только 10 лет, и я не мог слышать написанные тогда строки: "Стреляют здесь не для острастки – / Гремит военная гроза. / Из-под арабской жёлтой каски / Синеют русские глаза…" А вот попозже, в пору моей ранней юности, когда мировые державы в качестве столика для армрестлинга выбрали Вьетнам, мы в очень и очень далёком от этой земли сибирском посёлке Тогуре под гитарный перезвон уже энергично орали "Фантом": "Мой "Фантом" стрелою белой, / Hа распластанном крыле / С рёвом набирает высоту..." Немного повзрослев, часть нашего поколения отправилась в Афганистан и привезла оттуда совсем иные песни: "Зачем же так, Кармаль Бабрак, / Зачем позвал ты наши танки? / Ведь будут плакать наши Таньки / За просто так, за просто так!" А наши младшие братишки на наших гитарах, которые мы уже повесили на стену, грустно пели уже "чеченские" песни: "…Вся Россия утонула в слезах матерей и вдов, / Принимая в дар с Кавказа сотни цинковых гробов".
А как быть с самой крупной, самой кровопролитной, самой страшной из всех случившихся на планете войн? На ней сочиняли и пели песни, или душевные запросы бойцов, по выражению В. С. Высоцкого, за "полчаса до атаки, / Скоро снова – под танки", удовлетворялись официально утверждёнными виршами? Ну, например, написанными в начале войны такими "шедеврами", как "Грянем сталинскую песню о пехоте, / Песню про геройские советские штыки..." или "Сталина родного прилетело слово: / "Бей фашистов, Дон казачий, / Разгорелся бой горячий! / Доставайте, казаки, / Ваши славные клинки!.."
Эти песни, частушки, побасёнки – фронтовой фольклор, одним словом, – старательно замалчивали
Конечно же, и в те страшные годы солдаты тоже сочиняли и пели свои песни. Простые. Наивные. Даже грубоватые и фривольные. Без патетики и лозунгов. И потому не в почёте были они у командиров и, особенно, у политруков. И потому все послевоенные десятилетия эти песни, частушки, побасёнки – фронтовой фольклор, одним словом, – старательно замалчивали, как будто он мог опошлить или оскорбить действительно великий и действительно святой образ Фронтовика.
В большом количестве пропагандистских советских фильмов о той войне, где историческая правда подстилалась под идеологию, даже сцены с песнопениями, в которых бойцы якобы между боями в отутюженных гимнастёрках и с патриотическим блеском в глазах исполняют "В суровых походах, в огне и в бою, / Как знамя, проносим мы песню свою...", смотрятся нелепо и фальшиво. И наоборот, насколько естественно и органично представлены подобные сцены, где композиторы и поэты стилизовали исполняемые песни под народный формат. Вспомним хотя бы "Шаланды полные кефали…" из кинофильма "Два бойца". Эти стилизации придавали фильмам достоверность и завоевывали зрительскую любовь.
Однако, несмотря на очевидные достоинства фронтового фольклора, вплоть до самого последнего времени его не вводили в поле своих исследований филологи, к нему мало обращались писатели, его игнорировали историки… И он почти исчез вместе с фронтовиками, как исчез одновременный ему лагерный (тюремный, блатной) фольклор.
И всё же тонкая ниточка осталась. Это так называемые песенники ("песельники") фронтовиков. Традиция альбомов с записями стихов, элегий, мадригалов, романсов была воспринята из Западной Европы в середине XVIII века российскими дворянами (точнее, дворянками). Помните в "Евгении Онегине": "Конечно, вы не раз видали / Уездной барышни альбом, / Что все подружки измарали / С конца, с начала и кругом". Постепенно фольклорная традиция рукописного альбома распространилась и на другие слои русского общества – к рубежу XIX–XX веков она стала не только обязательным атрибутом литературных кружков и салонов, но и частью быта разночинской и мещанской среды. Вихрь российских революций и пролетаризация культуры сбросили многое "с парохода современности", а вот рукописные альбомы оставили. И в суровые двадцатые, и в беспощадные тридцатые, и в "сороковые роковые" альбомы продолжали жить. Более того, специалисты пишут, что именно "в 1920–1930-е годы массовый альбом окончательно утвердился как специфическая форма письменного фольклора". И так было практически до эпохи компьютеров, которые убили в нашей культуре больше, чем все войны и революции, вместе взятые. За два с половиной столетия существования этой традиции менялись содержание и внешний вид альбомов, но неизменным оставалось одно их качество – вели такие альбомы в большинстве своём девушки и девочки. Поэтому самый устойчивый оборот, применяемый к этому предмету, – это "девичий альбом".
Но при чём здесь солдаты – те самые, про которых С. Гудзенко в 1942 году так обыденно написал жуткое: "И выковыривал ножом / Из-под ногтей я кровь чужую". Им ли до стихов и мадригалов в альбомчике? Представьте себе, да! Психологи считают главной мотивацией появления и сохранения альбомной традиции наличие замкнутой социокультурной среды – школы, пансионата, гимназии, пионерского лагеря, больницы… "Вокруг альбома формируется особое коммуникативное поле, в условиях которого облегчается контакт девушки со сверстницами и в некоторой степени со сверстниками – при условии их положительного отношения к альбому. При помощи обращений к читателям альбома, призывов написать что-нибудь на память, наставлений, рисунков между составительницей альбома и его читателями создаётся пространство для диалога… Альбом даёт девушке возможность почувствовать свою причастность к единой культурной системе – девичьей субкультуре", – пишут сегодня культурологи по этому поводу.
Это о девушках. Но ведь то же самое относится и к "серьёзным пацанам", если они надолго оказываются в аналогичных условиях замкнутой среды: в казарме, кубрике, арестантском бараке… Для них сочинённые в их среде песни становятся и средством коммуникации (любимый кадр военных фотокорреспондентов: группа бойцов вокруг гитариста или гармониста), и системой опознавания "свой – чужой".
"И мы поймём друг друга, / Нам лишних слов не надо, / Глаза его засветятся особенным огнём: / Ребят своих мы вспомним / И вспомним наши горы, / А после наши песни тихонько пропоём", – пели "афганцы" о будущих встречах с однополчанами.
Другой очень важной функцией написанных на войне песен является мемориальная. Через многие из них рефреном проходит мысль, что ни эту войну, ни друг друга забывать нельзя.
Об этом тоже поется в одной из "афганских" песен: "Мы только стали привыкать, / Подолгу научились ждать / Зарплату, отпуск, письма, дождик, вертолёт…/ А чтоб вконец не одичать, / Решили: песни пишем ночи напролёт…"
"Военных "песельников" могло быть гораздо больше, если бы не цензурные запреты и ретивость "особистов". Времена свободного бытописания на фронте канули вместе со "старой Россией". Это из окопов Первой мировой ещё можно было откровенно писать о своих мыслях и чувствах в личных письмах, в газетных статьях, и даже в книгах (одну из лучших документальных книг о той войне под красноречивым названием "Из писем прапорщика-артиллериста" выдающийся в будущем философ Ф. А. Степун в 1916 году, находясь в зоне боевых действий, издал под псевдонимом Н. Лугин). Большевики поставили крест и на этой свободе русской жизни тоже. На Второй мировой уже существовал строгий запрет на ведение дневников на передовой, и жесточайшая цензура на всю военную корреспонденцию. Поэтому песенники появлялись, когда боец оказывался вне "передка" – на отдыхе, в госпитале, на переформировании…
Песенник, который достался мне от моего дяди, и отдельные страницы которого я хочу предложить вниманию читателей, тоже был начат в 1946 году, когда его составитель всё ещё находился в армейском строю, но уже не на фронте.
Немного о нём.
Кирилл Васильевич Антипов – один из многих спецпереселенцев, кого судьба (а нам самом деле, НКВД) закинула в 1931 году из родного Алтайского края в село Нарым, где до революции недолго пребывал в ссылке Иосиф Джугашвили, впоследствии – Сталин.Он сыграл в судьбе Кирилла Васильевича двоякую роль. С одной стороны – губительную: победи иная (не сталинская) модель социализма – глядишь, и не угнали бы Антиповых с алтайских чернозёмов в нарымские хляби. С другой стороны, возможно, спасительную. Дело в том, что в 1941 году спецпереселенцев на фронт не брали: как можно давать винтовку в руки "классового врага"?! Только неудачи на фронте принудили власть включить вчерашних кулаков в число "братьев и сестёр", и весной 1942 года они тоже пошли под мобилизацию. Но подавляющее большинство того призыва сложило голову в тяжелейших боях 42-го. Демографические подсчёты, проведённые в 1988–1993 годах коллективом военных историков под руководством генерал-полковника Г. Ф. Кривошеева, показали, что потери личного состава Красной армии и Военно-морского флота СССР за годы войны составили 11 273 026 человек. На долю 1942 года пришлось максимальное количество смертей – 3 258 307 человек. Это 29%. Без малого треть! И, скорее всего, быть бы в этих скорбных списках и фамилии Антипова, если бы не… Сталин.
В Нарыме в то время возводили музейный мемориал в честь знаменитого сидельца, а Кирилл Васильевич, несмотря на младость лет, был уже мастеровитым и по-кулацки старательным в работе. И директор музея уговорил военкома не трогать парня весной, оставить его до следующей мобилизации, когда основные летние строительные работы будут завершены. Так что воевать "за родину, за Сталина" Кирилла Васильевича отправили только 28 сентября 1942 года, когда самые кровопролитные бои уже отгремели. Возможно, эта неожиданная задержка с отправкой на фронт позволила ему остаться в живых. В 2005 году он успел лично рассказать эту историю журналистам телекомпании ТВ-2 из Томска.
Сначала военная судьба определила Антипову место автоматчика на Прибалтийском фронте, где он участвовал в прорыве блокады Ленинграда и воевал до января 1944 года. Потом были бои под Псковом, под литовским Шауляем… К маю победного 45-го он уже был младшим сержантом полковой разведки (кто воевал, тот знает), носил на гимнастёрке две медали "За отвагу", а под гимнастёркой – 4 ранения, в том числе разрывной пулей в ногу и осколками в позвоночник. Но конец войны не стал для 22-летнего ветерана концом его воинской службы – его направили "дослуживать" в Ашхабад. И дембель для фронтовика Антипова наступил только через полтора года после Дня Победы – 24 ноября 1946 года.
Именно там – в столице Туркмении – среди солнца, фруктов и тишины, которые наверняка после 2,5 лет кровавого кошмара войны были настоящим раем, Кирилл Васильевич начал вести свой "песельник".
Из 33 песен, которые он переписал для себя, 8 – народные, 15 принадлежат профессиональным советским поэтам, а последние 10 песен – самодеятельные. Они-то и представляют интерес как образцы неподцензурного солдатского песнетворчества. Часть из них имеет оригинальный текст, часть представляет собою перетекстовки – новые стихи, положенные на известную песенную мелодию. Перетекстовки – это непременная часть любого фольклора, и солдатского в том числе. Вспомним хотя бы красноармейские песни периода Гражданской войны, которые моё поколение разучивало на школьных уроках пения. Очень долго мы были уверены, что авторское право на них принадлежит безымянным самородкам в будёновках. И только Интернет раскрыл тайну: почти все они – обычные переложения других песен (дореволюционных, белогвардейских, казачьих, даже европейских из прошлых веков).
Сюжеты песен традиционны для солдатского фольклора всех времен. Часть текстов повествует о тяжёлой жизни солдата, о его тоске по оставленному дому, об изоляции от девушек, о гибели сослуживцев и постоянной возможности быть убитым самому, о горе, которое постигнет в таком случае "старушку-мать"... В более поздних дембельских альбомах эту непременную тему мне приходилось видеть в тезисной форме сентенции: "Как жаль, что молодость укутана в шинели, а юность опоясана ремнём!"
В публикуемых ниже текстах сохранён оригинальный стиль песенника, незначительная правка коснулась лишь очень грубых ошибок в грамматике и корректуры орфографии.
Тоска солдата
Шумит, бушует непогода,
В казарме все спокойно спят,
Стоит дневальный возле входа,
И слышно лишь солдатский храп.
Один боец, он одинокий,
Склонивши голову на грудь:
Тоска по родине далёкой
Мешает бедному уснуть.
Зачем ты, мать, меня родила,
Зачем на свет произвела,
Судьбой несчастной наградила,
Шинель солдатскую дала?
Шинель солдата презирают,
Нигде свободы не дают,
И погулять в ней не пускают,
И отдохнуть ей не дают.
Зачем же, девушки, боитесь
Шинели серого сукна?
Ведь, может быть, под ней таится
Любовь и юность паренька.
Играй, играй, моя гитара,
Играй, последняя струна.
Одна дивчина полюбила
И то забыла навсегда.
Свиданье солдата
Выхожу на свиданье прощальное,
Выходи, моя радость, гулять,
Обману я сегодня дневального
И приду я тебя целовать.
Обниму я тебя как обмоткою,
Как винтовку к себе я прижму,
В твои губы прямою наводкою
Поцелуев штук двадцать пошлю.
Проведу я с тобой ночку тёмную,
А наутро помкомвзвод
За отлучку мою самовольную
На губу меня отведёт.
Отсижу на губе пять я суток –
И назад, моя радость, к тебе,
С помкомвзводом ругаться не буду,
Но тебя забыть я не могу.
А теперь я сижу на занятиях,
Вспоминаю прошедшие дни,
И готов я от этих занятий
До тебя по-пластунски ползти.
По-пластунски ползти очень трудно,
Но любовь не хочу я терять,
И готов, моя милая детка,
Перебежкой короткой бежать.
Не пойду я на ужин,
Проведу лучше время с тобой,
От дневального тихой украдкой
Приду, когда будет отбой.
А наутро мой взвод на занятиях
По команде уж смирно стоит,
Помкомвзвод перед линией строя
Два наряда, наверно, всучит.
Фронт
Раскинулась линия фронта,
И рвутся снаряды кругом,
Мы в городе жили далёком,
Теперь мы в землянке живём.
Пикирует "Юнкерс", строчит пулемёт,
А немец огнём огрызался,
Но рядом проклятая мина легла –
Вздрогнул, закричал, зашатался.
Его привезли в полевой лазарет,
В крови и в пыли, и без чувства,
Но доктор сказал, покачал головой:
"Напрасно здесь наше искусство".
Под вечер пришли боевые друзья,
В суровой степи схоронили,
Последний подарок из веток сосны
На холмик земли положили.
Напрасно старушка ждёт сына домой,
Ей скажут, она зарыдает,
А битва идёт по немецкой земле,
Идёт и опять не смолкает.
Любовь к женщине, отношения с женщиной – ещё одна обязательная тема всех без исключения мужских альбомов (и тюремных, и солдатских). В этом жанре чётко выделяются две темы. Одна – лирическая любовь. Солдат любит одну-единственную, он шлёт ей свой привет и нередко убеждает, что надо дождаться конца войны, надо пережить вынужденную разлуку – и тогда бережно сохранённая любовь обретёт долгожданную форму поцелуев и объятий.
Ты любить не спеши
Это было недавно, мой друг,
Пред суровой народной войной,
Среди нас вы искали подруг
И в бою называли сестрой
Но сегодня я тоже солдат,
Мы сегодня равны на войне,
У меня на груди автомат
И букет на ремне из гранат.
И теперь для расплаты с тобой
Моё нежное сердце как лёд,
Ты любить не спеши, дорогой,
Для любви ещё время придёт.
Если чувство нежное ты сохранишь
Как военную тайну в бою,
Отвоюем счастливые дни –
Ты мне тайну откроешь свою.
И со станции той, где судьба нас сведёт,
В свой край увезём навсегда
По-солдатски простую любовь,
Сохраним мы её навсегда.
"Не гуляют волны на просторе…"
Не гуляют волны на просторе,
Край не кроет ранняя заря,
Мой корабль осеннею порою
Отпустил на рейде якоря.
Знаю я: по-прежнему ты любишь,
Знаю: ждёшь меня издалека,
Ласково словами приголубишь,
Крепко поцелуешь моряка.
Где стоит над морем стройный тополь,
На свиданье к морю выходи,
Расскажу тебе про Севастополь,
Про далёки бурные моря.
Про походы наши на просторе
Тихо песню я тебе спою.
И в простом чудесном разговоре
Вечер я с тобою проведу.
Севастополь скрылся за кормою,
Скрылись Севастополя огни,
Где стоит у моря стройный тополь,
На свиданье к морю выходи.
Другая тема – преданная любовь. Война – это не только смерть людей, это ещё и гибель отношений, предательство любви. Мысли и сомнения мужчин, которых оторвали от жён, невест и подруг не на дни и недели, а на месяцы и годы, понятны. Они волновали и на передовой, но особенно в госпиталях. Дождётся ли? Примет ли калеку?
Моя любимая
В ночной полёт я полетел
В подзвёздные края,
Над парком самолёт летит,
Моя любимая.
Я вниз гляжу – и вижу вдруг
Знакомую скамью,
Там обнимает новый друг
Мою любимую.
Мне было некогда смотреть,
Был очень занят я,
Я торопился улететь,
Моя любимая.
Я сделал резкий разворот –
И снова цель моя.
Смотрю – в кусты с другим идёт
Моя любимая.
А на рассвете ровно в пять,
Когда садился я,
С ним – вижу – вышла из кустов
Моя любимая.
И пусть на сердце боль грустит,
Пусть ждёт меня скамья,
К тебе я больше не вернусь,
Моя любимая.
С обидой пишет письма мне,
Что я забыл тебя,
Но ты поверь: я на войне,
Моя любимая.
Как много, не перечесть,
Ждут письма от меня,
И омские, и томские,
Моя любимая.
И ждёт меня ещё давно
Законная жена,
Тебя забыть уж суждено,
Моя любимая.
Ещё ты пишешь, есть уж дочь,
Похожа на меня.
Ну что ж – расти, и я не прочь,
Моя любимая.
А где отец малютки мой,
Кто спросит у тебя,
Скажи на фронте он погиб,
Моя любимая.
За шутку ты меня простишь,
Всему вина война,
И больше ты меня не жди,
Моя любимая.
Хоть я тобой всегда горжусь,
Но ждёт меня семья,
К тебе я больше не вернусь,
Моя любимая.
Нашло отражение в солдатском песнетворчестве и распространённое тогда настроение о дозволенности более лёгких отношений между мужчиной и женщиной во время войны. Оно точно обозначено в названии одной из таких песен – "Всё равно война". Мужчину могут в любой момент убить, огромное количество женщин остаётся вовсе без мужчин – зачем же медлить и запрещать себе любить здесь и сейчас?
Всё равно война
Я о доме часто думал,
Где моя жена,
А теперь на всё я плюнул –
Всё равно война.
Как-то раз иду деревней,
Мне кричит одна:
"Отдохни, солдат, немного –
Всё равно война".
Захожу я – в доме пусто,
И она одна,
Я поближе к ней подселся –
Всё равно война.
"Ну, хозяюшка, спасибо,
Мне идти пора".
"Отдохни, солдат, немного –
Всё равно война".
Самовар она согрела,
На ночь постлала:
"Но усни, солдат, немного –
Всё равно война".
С лаской, трепетом, любовью
Говорит она:
"Приходи ко мне почаще –
Всё равно война".
Прихожу к ней на квартиру,
Ночь темна-темна,
Улыбнулась, села рядом –
Всё равно война.
И сначала понемногу,
А потом сполна
До утра кровать скрипела –
Всё равно война.
После встала и вздохнула,
Ахнула она,
А потом рукой махнула –
Всё равно война.
Не тужи, моя родная,
У нас жизнь одна,
Нажимай на все педали –
Всё равно война.
Вот проходит месяц третий,
И она одна.
Вдруг муж раненый приходит –
Всё равно война.
По наружности заметил,
Что жена полна,
Повернулся и сказал ей:
"Всё равно война".
До свиданья, дорогая,
Доживай одна.
Тебя больше я не знаю –
Всё равно война.
Долго плакала, рыдала,
А потом она
На него рукой махнула –
Всё равно война.
Пока в армии ты
Ты сидишь и грустишь, а тревога растёт,
Твоё сердце в груди умоляет,
А надежда твоя, кто лишь замуж возьмёт,
Без надежды в груди изнывает.
Подожди ещё год – и не будет мужчин,
Что тебя так ласкали и грели,
И на тысячу женщин мужчина один,
Хотя бы ты десять желала.
Подожди ещё год – и не будет мужчин,
Будешь в очередь ты становиться,
И ты будешь стоять от зари до зари,
Старикашку хотя бы добиться.
И достанется дед девяносто семь лет,
Он не в силах в любви объясняться,
И ты будешь с ним жить, горевать и тужить,
А детишки не будут рождаться
Я всю правду, голубушка, я прошёл,
На меня ты никак не сердись,
Пока в армии ты, пока время,
Так успевай – наслаждайся, е…сь
И, конечно же, невозможно себе представить армейский быт без разговоров о плотской любви к женщине. Да, без возвышенных эпитетов, а приземлённо и даже грубо. Но окоп и блиндаж – это не то пространство, где любовь к женщине может облечься в форму мадригала или сонета. Приведём примеры, ибо "из песни слов не выкинешь".
Предложение
Примите мое предложение,
Оно вам не будет вредить.
Есть на свете одно наслажденье –
Будем друг друга любить.
Если Вы на это согласны,
Минуты не будем терять,
Сами собой Вы прекрасны,
Я готов с Вами гулять.
Н я букву уважаю,
Ю есть счастье для нас,
Р приставим – будет слово,
А поверь: люблю тебя.
(Сверху вниз заглавные буквы прочти)
Где любовь, там и измена. И если измену женщины во время войны, как уже говорилось выше, с другим советским бойцом можно понять и простить, то измена с врагом, с фашистом должна караться только смертью. Это в песеннике утверждает перетекстовка одной из самых известных довоенных уличных песен "Гоп со смыком".
Гоп со смыком
Гоп со смыком петь неинтересно,
Двадцать два куплета вам известны,
Пропою я вам, ребята, обрисую всю картину,
Как девчата с немцами гуляли.
Вот однажды летнею порой
В той деревне, что стояла под горой,
Парень в девицу влюбился, как ведётся, поженился,
И полились дни у них рекой.
Не было в деревне этой нашей
Не было парней сильней и краше,
И девчонки-молодушки, и солдатки, и старушки –
Все любили нашего Петра.
И Танюша распрекрасная была,
Много пареньков с ума свела,
Русы косы в ней как змеи обвивались вокруг шеи,
И как роза майская цвела.
Но тут война проклятая настала,
И Петра совсем у ней не стало, да-да,
Ходит-ходит, всё вздыхает, всё чего-то не хватает,
Солнышко светить ей перестало.
Вот однажды летнею порой
Влетел в ту деревню фрицев рой,
Грабили и всё позабрали и кричали: "Матка швайн!",
Забирали, кто был молодой.
Ничем не брезгуют они,
Тянут старой бабушки штаны,
Забирают все квартиры, угоняют всю скотину –
Вот, друзья, вам ясная картина.
И вот заходит фриц к нашей Татьяне,
Видит – она в старом сарафане.
Наша Таня напугалась, в уголок она прижалась,
И румянец с губ у ней слетел.
Рыжему понравилась она,
Улыбнулся рыжий сатана,
Глаза красные прищурил, зубы острые как пули,
Полюби, Танюша, ты меня.
И гнусавый голос завопил,
Пасть открыл, как невский крокодил,
Рассказал он много сказок, анекдотов и рассказок,
Шоколадом Таню угостил.
Таня перестала тут бояться,
Стала его слушать и смеяться:
"Может, фриц меня полюбит, и тогда богата буду,
Шаль и бархат буду одевать".
Так летели дни и в месте счастья
Не было ни бури, ни ненастья.
Полюбила Таня фрица, наша русская девица,
И летала с ним, как летня птица.
Но вот однажды летнею порой
В ту деревню, что стояла под горой,
Русский воин вдруг ввалился и на фрица обрушился,
И подняли фрицы шумный вой.
И осталась Танюша одна,
Бросил её рыжий сатана,
Бросил фриц, но не удрал – русский воин его сцапал,
И пришёл тут рыжему капут.
И заходит Пётр – и Татьяна…
Видит её в новом сарафане,
На руках блестят браслеты, туфли новые одеты,
И горит помада на губах.
"Ой, ты, Петя милый, ты прости,
Не губи моей ты красоты.
Соблазнил меня Иуда; больше, Петенька, не буду,
Знаю, дорогой, меня простишь.
Но сурово он нахмурил брови:
"Что же ты завыла по-коровьи?
Эх, знал: заразу полюбил; тогда я фрица
Никогда за это не прощу".
И тут слышит выстрел пистолета.
Получай же, гадина, за это!
И наша Таня застонала, и на пол она упала,
И лежит молча, без ответа.
Так вот теперь прослушайте, девчата,
Вот чем жертвуют ребята,
Не за это они бьются, а за вас они дерутся,
Из-за вас и головы кладут.
А вы, продажные скотины,
Вы ложитесь фрицам на перины,
За конфетку улыбайтесь, за чулки вы продаётесь;
Вот, друзья, вам ясная картина.
Переделке в солдатском фольклоре подвергся и второй образец блатного жанра – вариант старинной тюремной песни "Перебиты, поломаны крылья". Записанная редакция объединила текст, который вошёл в советский фильм 1936 года "Заключённые" и теперь считается каноническим, кусок из другой блатной песни "Север, север, далёкие страны" и новые куплеты. В результате получился полный драматизма текст, который по своему содержанию уже больше соответствует "жалостливому" жанру русской народной песни, чем тюремному фольклору. Это почувствовал и составитель песенника, назвавший записанную им версию в стиле русского фольклора "Страданья".
Страданья
Перебиты, поломаны крылья,
Тихой болью всю душу свело.
Кокаином серебряной пылью
Все дороги кругом замело.
Я хожу и брожу, спотыкаясь,
И не знаю, куда я иду.
Ах, зачем моя участь такая?
Кто накликал мне эту беду?
С юных лет никого не любила
Своей юной спокойной душой,
До тебя ни о ком не страдала,
Как страдаю теперь, милый мой.
Если хочешь узнать мои муки,
Потушить моё пламя в груди,
Кто развеет тревожные слухи.
По которой дорожке идти?
Тихо струны гитары играют,
Моим думам мечтальный ответ.
Я девчонка ещё молодая,
Но в душе моей тысячи лет.
С юных лет потеряла опору,
Потеряла любимую мать,
И с судьбой познакомилась жизнь,
Научила судьба воровать.
Север, север – далёкие страны,
Север, север – сплошные снега.
Ах, зачем мою юность младую
Ты уносишь навек от меня?
Яков Яковлев, историк
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
