До сорока лет Игорь Верещагин жил в Сибири, затем переехал в Москву и стал знаменитым фотографом. Его снимки видел, наверное, каждый пользователь интернета. Это обнаженный по пояс Игги Поп на сцене московского клуба. Портрет Коли Васина из Питера, легендарного гуру рок-н-ролла. В новый альбом Верещагина "70's" вошли лучшие снимки, сделанные им в молодости в Сибири. Смешные и пронзительно трогательные картины жизни российской глубинки.
"Семидесятые… Сладость запретного плода. Тотальное неверие в коммунистические мифы и огромное желание жить вместе с остальным миром. Расцвет политических анекдотов и спекуляции пластинками. Джинсы, платформы и длинные волосы. Тотальный дефицит. И, несмотря ни на что, устремленность в будущее, постепенно сошедшая на нет к восьмидесятым. Я необъективен, это время моей молодости, а оно всегда прекрасно…" – пишет Верещагин в аннотации к альбому "70's"
Свои работы фотограф делит на две категории: подаренные и украденные.
"Кто-то передает свое изображение человеку с камерой, доверяет этому человеку и принимает участие в творческой инициативе.
Но есть ли точное слово, которое определяет то, что изначально принадлежало другому и было взято у него или у нее без разрешения?
Украденное.
Я говорю о фотографии, сделанной без разрешения. Оцифрованный снимок мимолетного мгновения чьей-то жизни без начала и конца… Камера спрятана в складках пальто. Снимок от бедра на эскалаторе метро, на улице, в кафе или ... в операционной полевого госпиталя.
Что является более искренним? Подаренное или украденное?" – размышляет Игорь Верещагин в предисловии к своему альбому, который так и называется Given & Stolen
В интервью редакции Сибирь.Реалии Игорь Верещагин рассказал о том, как братки из Братска заставили его переехать в столицу, о встречах с рок-звездами, о том, что потрясает его в Нью-Йорке и разочаровывает в Москве.
– Большое впечатление производит ваш снимок с двумя девочками, сидящими внутри афишного стенда. Это очень сильное высказывание о провинциальной жизни. Когда вы сделали эту фотографию?
– Это было время упадка Советского Союза, что можно заметить по самой конструкции афиши. Она делалась как бы на века, судя по толщине металла...
– Металла тогда не жалели.
– Да. Но распад бросается в глаза – облупившаяся краска, ржавчина. Фотографию я сделал в Братске, там есть такой район частных домов, выглядящий как сельская местность. В народе его называли "Индия" – от индивидуальной застройки. Я жил неподалеку от этого места. В принципе, я вообще любил гулять по городу, но вот это запустение, видимо, меня тогда привлекло. Это было давным-давно, и только этой весной, когда у меня появилось свободное время, благодаря пандемии, я начал поднимать свои архивы и могу сказать, что мне нравится то, что я нахожу.
– Снимок с девочками из Братска – это начало 90-х? Я знаю, что вскоре после этого вы уехали в Москву.
– Окончательно я перебрался в 1994-м.
– Это было бегством от провинциальной жизни?
– Причина была изумительная. В 1990 году моя дочь окончила школу, и у неё должен был пройти выпускной вечер. Но буквально за день до этого в городе убили местного вора в законе, взорвали вместе с машиной. И вот эта вся мафия объявила в городе траур, запретив проводить какие-либо праздники. Мы, конечно, возмутились. У меня были друзья в милиции, я с ними договорился, и в результате мы проводили выпускной вечер на берегу под охраной милиционеров с автоматами. И все равно к нам подъезжали бандиты, которые угрожали и требовали разойтись. После этого я решил, что не буду жить в городе, которым управляет криминал. Я думал, что большие города, такие как Москва, не могут быть захвачены криминальной структурой. Возможно, я в чем-то и ошибался. (Смеется.)
– В одном из интервью вы сказали, что стимулом переезда в Москву были песни Гарика Сукачева.
– Да-да! Я увидел его по телевизору и просто опешил. Потому что с советской музыкой я не соприкасался. Все эти ВИА, голубые и розовые гитары, для меня были за гранью добра и зла. И тут вдруг я увидел такое, что просто челюсть отпала. Я решил, что должен увидеть и этого человека, и эту жизнь. Хотя мне уже было прилично в плане возраста, за 40 лет практически…
– Трудно было провинциалу за сорок войти в столичную рок-тусовку?
– Нет, никаких трудностей в этом плане у меня не было вообще. Может быть, дело в моем знании музыки. Оказалось, что я слушал классический рок 1960–70-х раньше, чем многие московские знаменитости. Потому что у нас в Сибири западное радио, всякие англоязычные "голоса" были источником информации номер один.
– Разве их не глушили?
– У нас шикарно ловилось, к примеру, радио Австралии, а также ВВС, "Голос Америки", вот это все. Наверное, глушили в Сибири не так прилежно, как в Москве. А такие экзотические вещи, как радио Швеции, Австралии, Японии, по-моему, вообще не глушили, потому что вещали они не на русском языке, а музыки в их эфире было очень много. Поэтому в Братске, ещё будучи школьником, я все время слушал радио, и это для меня было окно в мир.
– После этого вы поехали в Томск и поступили на радиотехнический факультет. Всё благодаря "вражеским голосам"?
– Я учился в Институте радиоэлектроники и электронной техники. О Томске у меня много воспоминаний, но всегда преследует одно: в студгородке на Южной стояло четыре огромных общежития-девятиэтажки. И вот стоишь между ними – отовсюду несется музыка, из каждого окна – "Тирекс", "Стоунз", "Битлз", все что хочешь. А спустя 15 лет я приехал туда и услышал там Киркорова, какую-то эстраду. То есть за это время музыкальные вкусы студенчества поменялись настолько радикально, что я просто ужаснулся.
Моей первой пластинкой, за которую я отдал три стипендии, – 120 рублей, был диск Джимми Хендрикса Electric Ladyland.
– Насколько я помню свои студенческие годы в Томске, именно студенты-технари были источником фирменных пластинок и записей – "Пинк Флойд", "Дип Перпл" и прочее-прочее.
– У нас было что-то вроде филофонического клуба, где стояла очень дорогая аудиотехника, качественная аппаратура и всегда самые свежие пластинки. Их привозили из Новосибирска, я помню. В больших коробках из-под динамиков "Кинап", туда входило штук по 80, наверное, пластинок.
– Это же целое состояние по тем временам!
– Конечно! Моей первой пластинкой, за которую я отдал три стипендии, – 120 рублей, был диск Джимми Хендрикса Electric Ladyland.
– Она сохранилась?
– Нет. Сейчас у меня несколько штук таких. Но та, первая, к сожалению, не сохранилась. Все эти пластинки крутили на суровых сибирских дискотеках, проходивших под надзором комсомольской организации. Сначала нужно было сделать "правильный доклад", например, о замечательном прогрессивном американском певце Дине Риде, а потом уже по мелочи, Jimmi Hendrix, там, или Jethro Tull...
– Вы сказали, что, приехав спустя 15 лет в Томск, услышали другую музыку. То есть вы навещаете родную провинцию?
– Да. За прошедшие четверть века я раз пять там бывал. Не так часто. Планировали поездку на июнь, но, понятное дело, никуда не поехали.
– Как, на ваш взгляд, изменилась сибирская провинция за эти годы? Что бросается в глаза, кроме того, что молодежь слушает попсу?
– Когда я в Братск приезжаю, меня, конечно, угнетает то, что народу стало меньше и молодежь какая-то странная. Во-первых, Братск перестал быть центром притяжения. В шестидесятых годах там бурлила культурная жизнь, гастроли, концерты, киноартисты, поэты. Кто только не приезжал. У нас был замечательный устный журнал "20-й век". В этом клубе люди собирались послушать разных звезд. Например, Евгения Евтушенко. Причем выступал не только он один, на сцене люди сменяли друг друга. Интересно бы афишу сейчас найти, посмотреть, кто там ещё выступал. Писателей в Братск приезжало множество. У нас в доме останавливался и ночевал Михаил Шолохов. Маму поражало, что он не отдает в стирку рубашек. Когда рубашка грязнилась, он её просто выбрасывал.
– Нобелевский лауреат – может себе позволить. А как произошло знакомство вашей семьи с Шолоховым?
– Мой отец, Евгений Петрович, фронтовик, был видным человеком в Братске. Он по комсомольской путевке в 1955 году приехал сюда строить ГЭС. А в 1957-м мы, все остальные, приехали в Братск, семья. У нас побывало много знаменитостей. В 1968 году приезжали корреспонденты журнала Look, суперпопулярное издание того времени. С ними мы ездили на какие-то острова, они сделали целый репортаж. У меня даже сохранился слайд – отец с этими американцами.
И более того скажу: мой фотографический кумир сделал очень известную фотографию в ЗАГСе города Братска. Когда он приехал в Москву на открытие своей выставки, что-то меня ночью прямо вытолкнуло из постели, я побежал посмотреть отцовский архив и обнаружил там визитную карточку Эрвитта, которую он дал моему отцу, когда был в Братске.
Так что у нас была жизнь. А сейчас – ну, вот что? Магазины, обветшавшие улицы, дома, обшитые сайдингом, – вот это меня больше всего удивляет. При наличии таких замечательных материалов, как древесина, в провинции, в деревнях все покрывают сайдингом. Получается ужасно безлико.
– Скрывают убожество?
– Да. И еще меня, конечно, поражает количество церквей в городе. Первая церковь появилась в Братске в тысяча девятьсот восемьдесят каком-то году. До этого вообще не было. Свой молельный дом имели иеговисты, с которыми боролись неустанно, газета "Красное Знамя" все время их разоблачала. Но мы к этому относились очень иронично, вообще не понимали ни иеговистов, ни борющихся с ними. А нынешнее наступление церковных этих дел меня, конечно, поражает. Причем в Братске есть такой вечный "памятник" – в восьмидесятых собирались построить огромный Дворец пионеров с планетарием на крыше. Но все это стоит заброшенное, никакого планетария нет, зато церквей понастроили на каждом углу.
– Религия вместо культуры?
– Абсолютно верно.
– Вы сделали успешную карьеру фотографа, снимающего мировых звезд рок-н-ролла. Какие западные фотохудожники были вашими учителями? Например, Энни Лейбовиц вас чему-то научила?
– Конечно! Это просто легенда, тут мне даже трудно говорить, что научила…
– Но вы знакомы?
– Ну, я-то ее знаю, а насколько она меня знает, это вопрос. (Смеется.) Просто так удачно получилось, что я несколько раз ее встречал в Москве, когда она приезжала с лекциями, и потом в Нью-Йорке. Лекции Энни мы слушали с открытыми ртами. Она сделал больше половины обложек журнала "Роллинг Стоун". Однажды, в 2007 году, я был в Нью-Йорке, и мне приятель сказал: "Сегодня открывается выставка фотографий Михаила Барышникова". На Пятой авеню, в каком-то роскошном здании, недалеко от Центрального парка. Я пришел туда запросто, никаких приглашений не имея, ничего. И тут – Энни Лейбовиц, мой кумир Эллиотт Эрвитт, Барышников, киноактер Арман Асанж, певец Ленни Кравиц… Я, конечно, с открытым ртом ходил, фотографировал, пил вино, и просто не было слов… В Москве такое невозможно – с улицы пришел человек на открытие выставки, без приглашения, и чувствует себя на равных со всеми остальными. Меня это поразило.
– Есть ли у вас такое фото, которое вы бы сравнили со снимком Лейбовиц, сделанным за несколько часов до убийства Леннона? Что-то, о чем вы бы могли сказать: вот тут я ухватил суть, передал время.
– Знаете, я никогда не участвую в конкурсах, потому что считаю бессмыслицей сравнение фотографий "по крутизне". Мне это напоминает детские конкурсы красоты, когда родители состязаются, чей ребенок красивее. Это какое-то кощунство, потому что свои дети всегда самые прекрасные, самые красивые, о чем речь. У меня несколько схожее отношение и к фотографиям. Если искать сравнение с трагически прекрасной фотографией Джона Леннона и Йоко Оно, которую сделала Лейбовиц, у меня был отчасти похожий случай. Не так давно. Я поехал в Питер на пару дней, чтобы починить пленочный фотоаппарат "Пентакс-67". И вот, за несколько часов до отхода поезда, я забрал камеру из ремонта и подумал, что нужно её испытать, поснимать что-то. И отправился в храм Джона Леннона на Пушкинскую, 10, – возле Московского вокзала. Как вы знаете, храм открыл легендарный человек – Коля Васин. Я пришел к нему, мы посидели, поговорили несколько часов, а потом, перед уходом, я говорю: "Коля, дай-ка я сделаю хоть пару снимков". Поставил стопки книжек и сверху "Пентакс", потому что нельзя в помещении снимать с рук широкопленочным фотоаппаратом. Я сделал два кадра, мы попрощались. А через неделю он покончил жизнь самоубийством. Получается, я сделал его последний снимок, как Энн Лейбовиц – Джона Леннона. До этого я фотографировал Васина как раз с пластинкой Леннона, которую ему прислали с Запада в 1972 году и которую он прятал в лесу от КГБ.
– Какая удивительная перекличка.
– Этот снимок, кстати, используется везде, и на "Свободе", в том числе и в Википедии.
– Игорь, кажется, вы снимали всех западных рок-звезд, которые приезжали в Москву. По крайней мере, список ваших работ выглядит очень солидно: "Роллинг Стоунз", "Джетро Талл", Игги Поп. Говорят, он даже повесил на стену свой портрет вашей работы.
– Не знаю, откуда это пошло. Единственное, о чем я могу с гордостью сказать, – то, что я точно сам видел и зафиксировал. Незадолго до смерти изобретателя электрогитары Леса Пола я снимал его в джазовом клубе "Иридиум". Лес умер в 94 года, и до самой смерти он каждый понедельник выступал в этом культовом клубе Нью-Йорка. Это буквально в нескольких шагах от Таймс-сквер. И так получилось, что я поснимал его выступление, и несколько снимков получилось удачно. Сейчас при входе в "Иридиум" висит мой снимок. Меня это греет.
– Кого-то из западных музыкантов вы могли бы назвать своими друзьями?
– Не могу такого сказать. Более-менее близко я общался с Иэном Андерсоном из"Джетро Талл" и с Брайаном Ино. Однажды я ездил в Лондон и сделал Брайану Ино афишу для его концерта с Рашидом Таха, такой был знаменитый французский, африканских корней дядька, очень интересный. Года два назад он умер. В Лондоне проходил фестиваль "Африкан Рок Рэбалс", по-моему, он назывался, и после концерта я снял их вдвоем. Хороший получился снимок, из него сделали афишу, правда, переврав мою фамилию, но это не важно.
– А Игги Поп как вам показался при личном общении?
– Замечательный дядька! Меня поразило, что в таком возрасте он отыграл труднейший концерт, и ему было достаточно за минуту принять душ, после чего он вышел к нам радостный и веселый. А я пришел со своим фотоальбомом Given&Stolen, где Игги на обложке, и у меня была некоторая тревога … Вы знаете, что звезды имеют копирайт на свои изображения, и в принципе, какая-то привередливая звезда могла бы поднять страшный вой: без моего согласия на обложку – и так далее. Но он все это воспринял классно. Мы нафотографировались с ним, побеседовали, выпили немножко вина, и, в общем, все было замечательно. Он очень душевный такой парень.
– Given&Stolen – это ваш последний альбом на данный момент?
– Нет, последний альбом называется "70's", это в основном как раз Сибирь в 1970-х годах: Братск, Томск. Книгу составила Анна Зайцева, а вдохновителем и куратором проекта был Сергей Смолин. Сам я никакого касательства к подбору снимков не имею, только когда книга идет в печать, я подписываю каждый лист в типографии, чтобы удостовериться, что это именно то качество фотографий, которое я хочу получить в результате. Ни составление альбома, ни эти все PDF – я этого не касаюсь принципиально. Потому что, за редкими-редкими исключениями, альбомы, которые составляют сами фотографы, выглядят как самодеятельность и детский лепет.
– Но все-таки у вас есть какая-то авторская идея? Что хотел сказать автор этим альбомом?
– Показать семидесятые, просто жизнь – как это было в то время. Причем в основном через мою семью, у меня довольно много семейных фотографий.
– Игорь, в начале интервью вы сказали, что перебрались в Москву, думая, что криминалитет в столице не может захватить власть, а потом усмехнулись, как будто у вас есть и некий разочаровывающий опыт в столичной жизни.
– Наверное, я просто имел в виду нынешнюю нашу политическую ситуацию. Не только в Москве, но и повсюду, по всей стране. Хотя лично у меня никаких столкновений с режимом не было.
