В сахалинском городе Корсаков, на высоком берегу обрыва, стоит обелиск. Этот место называют "Гора плача". В 1945–46 годах здесь почти ежедневно собирались корейцы, высматривая корабли, которые должны были вернуть их на родину, к семьям. Всех их как наемных рабочих привезли на остров японцы.
Попавшие в ловушку
Корейцы жили на Сахалине уже в конце XIX в. Антон Чехов в книге "Остров Сахалин" писал: "У Семенова работают манзы, корейцы и русские". Впрочем, это были единичные работяги, которые в поисках заработка пришли сначала в Приморье, а затем перебрались на остров. По данным переписи 1897 года, на 28 тысяч жителей Сахалина было всего 67 корейцев.
По итогам русско-японской войны остров оказался разделен по 50-й параллели между двумя странами. Японцы тоже стали привлекать корейских гастарбайтеров.
Корейская диаспора в советской части острова, состоявшая преимущественно из выходцев с севера Кореи, понемногу росла и к 1937 году достигла 1187 человек. Но тут начался Большой террор, и всех корейцев, живших на Дальнем Востоке, депортировали в Среднюю Азию.
Иной была судьба у их соотечественников, оказавшихся в японской части Сахалина, в провинции Карафуто. Практически все они были выходцами с юга Корейского полуострова. В 1939-м их привезли на остров как гастарбайтеров. На первом этапе вербовка была добровольной. Вернее, почти добровольной. Япония, к тому времени аннексировавшая Корею, провела земельную реформу, по которой многие корейцы лишились своих наделов и остались без заработка. На Карафуто им обещали хорошие деньги – эта провинция была "полноценной" частью Японии, в отличие от Кореи, которая являлась только колонией, с более низким уровнем жизни.
Но к 1942 году, в разгар войны, которую Япония вела по всему Тихому океану, дефицит рабочих рук на острове стал ощущаться все острее. В Японии прошла мобилизация, и нехватку мужчин на производстве японские власти восполняли за счет жителей аннексированных территорий.
С февраля 1942 года вербовка корейцев приняла форму трудовой повинности. На словах рабочим по-прежнему обещали хорошие заработки, но на деле это был обман. За корейскими гастарбайтерами закрепилось прозвище "такобэя" – попавшие в кувшин. То есть в ловушку.
К концу войны вербовщики перестали утруждать себя какими-либо обещаниями. Людей свозили на Сахалин насильно. Этот период, длившийся до сентября 1945-го, когда Япония капитулировала, историки называют "сезоном охоты за корейцами".
"Такобэя" были заняты на самых тяжелых работах: добывали уголь, валили лес, строили оборонительные укрепления, прокладывали автомобильные и железные дороги. Условия труда были чудовищными. Про железную дорогу Маока – Тойохара (Холмск – Южно-Сахалинск), которую вручную прокладывали по горам корейцы, говорили, что под каждой ее шпалой лежит труп.
По разным оценкам, за 40 лет, что южный Сахалин находился под властью Японии, здесь жили 70 тысяч корейских рабочих. Больше половины из них привезли на остров во время войны. Некоторые из тех, кто завербовался до этого периода, успели вернуться на родину. Но к концу войны на юге Сахалина проживали 47 тысяч корейских мигрантов. Здесь они и остались навсегда, после того как провинция Карафуто отошла к Советскому Союзу.
Японцев, которых в 1945 году на Сахалине было более 357 тысяч человек, репатриировали организованно. Об этом СССР и США договорились осенью 1946 года. С этого времени по май 1948 года японские корабли увозили подданных императора на родину. Корейцам было обещано, что после этого начнется и их эвакуация.
Ждал ее и Со Су Сан. В начале 40-х он поехал на заработки сначала в Японию, а оттуда на Сахалин. В Корее у него осталась жена и двое детей. Когда Со прощался с семьей, его сыну было 5 лет, дочери – три года.
После того как Корея объявила о независимости, власти Японии отказались брать на себя ответственность за "такобэя". Корейцы безнадежно ждали отправку на родину и каждый день ходили на "Гору плача" высматривать в море корабли. Историк Юлия Дин рассказывает об этой несостоявшейся репатриации в своем историческом исследовании.
"Я помню, мать мне рассказывала: они в Корсаков из Южно-Сахалинска ходили. Идти было по железной дороге 10 часов; ну, там иногда сойдут с дороги – поедят и дальше. Вот слух пройдет, что пароход зайдет в Корсаков, они собирались и шли. Не знаю сколько – может, несколько дней в Корсакове ждали, потом обратно. Так там толпа в Корсакове и собиралась – одни придут, другие уйдут, так они и ходили".
Репатриация "нецелесообразна"
С просьбами о возвращении корейцы обращались к советскому правительству и лично Сталину. В справке от 7 октября 1947 г., направленной на имя В.М. Молотова, сообщалось, что "корейцы неоднократно обращались к местным советским органам и к советскому военному командованию с просьбой репатриировать их в Корею.
С подобной просьбой 23 апреля сего года обратился к тов. Сталину кореец с Южного Сахалина Ким Ден Ен. В связи с письмом Ким Ден Ена на имя тов. Сталина тов. Малик (замминистра иностранных дел СССР. – Прим.) запрашивал заинтересованные ведомства относительно возможности репатриации корейцев с Южного Сахалина в Корею в текущем году". Советские военные начали работу: связались с властями Северной Кореи, утрясли вопросы с морскими перевозками. Массовая вывозка корейцев была согласована и должна была начаться в 1948 году.
Но вмешался Сахалинский обком партии. Первый секретарь обкома Дмитрий Крюков очень ценил дешевую рабочую силу, доставшуюся "в наследство" от Японии. Он бомбил Москву телеграммами, сообщая, что репатриация корейцев "нецелесообразна" и её надо отложить. В Кремле к доводам Крюкова прислушались. В 1948 и 1949 годах корейцев не вывозили. А в 1950 году началась корейская война. Репатриация стала невозможна.
Со Су Сан при японцах работал на целлюлозно-бумажном заводе в городе Макаров. Там и продолжил трудиться, когда исчезла надежда вернуться к семье.
– В Томари (город на юго-западном побережье Сахалина. – Прим.) жила и моя бабушка с первым мужем и тремя детьми. Муж ушел в лес и пропал, все решили, что его задрал медведь. Он был психопатом, и бабушка очень от него натерпелась. Поэтому второго мужа выбирала тщательно – чтобы был спокойный, непьющий, работящий. И выбрала деда. Не удивляйся, что вдова с тремя детьми еще и выбирает. Женщин же было гораздо меньше, чем мужчин. В жены были рады брать даже девушек из домов терпимости. Все же понимали, что они не по своей воле туда попали. В 50-м году у деда с бабушкой родился общий сын. Через два года – моя мама. А еще через пару лет еще одна дочь, – рассказывает внучка Со Сун Сана Илона Ан.
Только в конце 1952-го корейцы стали получать паспорта. Правительство КНДР развернуло большую работу по вербовке корейцев: из Северной Кореи на Сахалин присылали учебники и учителей для корейских школ, шла активная агитация принимать гражданство КНДР. Советский Союз стал выдавать корейцам и свои паспорта, но через несколько лет программу свернули под нажимом властей Северной Кореи. Формально получить гражданство СССР корейцы могли, но перед ними возникали почти непреодолимые бюрократические сложности.
По данным УВД, в начале 60-х годов из 43 тысяч сахалинских корейцев в гражданство КНДР перешло 25 тысяч, советское гражданство приняли 13 тысяч. Но были и те, кто надеялся вернуться на родину – в Южную Корею. Они имели статус БГ – без гражданства. "Бэгэшкам" жилось непросто: раз в три месяца они были обязаны регистрироваться в милиции, даже для поездки в другой район нужно было брать разрешение у участкового. Но люди были готовы терпеть. В 1985 году на Сахалине оставалось почти 10 тысяч корейцев без гражданства.
Часть получивших северокорейские паспорта уехали в КНДР, но массовым это переселение не стало: слухи о тяжелом политическом и экономическом положении дел в стране просачивались на Сахалин. Поэтому экипажи кораблей, перевозивших людей с Сахалина в КНДР, были вооружены из опасений, что пассажиры могут захватить судно и повести его в Японию или Южную Корею.
Младшая дочь Со Су Сана чуть не оказалась в Северной Корее.
– Когда бабушка была беременна шестым ребенком, то решила отдать ее бездетной семейной паре, которая готовилась к переезду в Северную Корею. Они уже в роддом пришли с детскими вещичками – забирать. Но дед, как узнал, стал всех кочергой гонять, говорил, "я троих чужих ращу, а свою отдам?". Мне сложно представить деда в ярости. Он всегда был такой тихий, спокойный, ни с кем никогда не ссорился. Сидит себе, ловит на радиоприемнике вражеские голоса. Это поколение вообще очень молчаливое. Они столько боли держали в себе. Для них, бесправных, быть незаметным – значит выжить. Ну и, конечно, незаживающей раной для деда была та семья, что осталась в Корее. Он так и не смог увидеть детей, не получал от них вестей. Единственное, что смог, – поехал в Северную Корею, с горы смотрел на юг и плакал, – говорит Илона.
О тотальном молчании старшего поколения вспоминает и Виктория Цой в книге "Когда я буду морем", о судьбе корейцев на Сахалине.
– Когда начинала расспрашивать, откуда мы приехали или почему дедушки одноклассников ветераны, а мой не воевал, взрослые эти разговоры сворачивали. Они хотели меня защитить, мол, будь обычным советским пионером и достаточно. И государство так же действовало: корейские школы довольно быстро закрыли, не было корейских культурных центров, мы не изучали язык, нашу историю. Наверное, власти полагали, что если оторвать нас от корней, то мы станем просто гражданами СССР. И это сработало, я совсем не знала историю своей семьи и стыдилась говорить на корейском языке. Но потом началась перестройка и все изменилось. И сейчас на Сахалине корейский язык изучают и в университете, есть школа, где дети могут изучать корейский язык, в школе искусств дети всех национальностей изучают корейскую культуру. И еще: с возрастом пришло понимание, как важно знать свои корни. В 2016 году родилась моя внучка, и я подумала: ведь совсем скоро некому будет ей рассказать о нашей истории. Да, есть монографии по истории сахалинских корейцев, но это фактологические, сухие работы. И я решила написать роман о женщинах-кореянках, мне хотелось, чтобы судьба наших бабушек и дедушек воспринималась не просто историческим фактом, но и драмой конкретных людей.
Виктория подчеркивает, что ее книга – художественная. "Я понимаю, что диаспора будет под лупой вычитывать книгу и вычислять прототипов, поэтому мои герои – собирательный образ". Но быт корейских семей она задокументировала дотошно. Перед читателями встает правдивая картина унижения "бэгэшек".
– Я как будто вернулся в то время. Я родился в 1964-м и все это пережил. Как-то однажды приехали к нам из другого города и сказали, что наш дедушка в тяжелом состоянии. Мама тут же поехала к дедушке без разрешения милиции. Всю дорогу на автобусе горбилась, боясь остановок. Далее на поезд, и так добралась до поселка Шебунино. Дед был при смерти. Взвалила на плечи деда – и на поезд обратно. Приехали в Южно-Сахалинск уже поздно вечером. Автобусы не ходят. Мама предлагала таксистам деньги, чтобы довезли до города Корсакова, но таксисты отказывались, так как знали, что у мамы и деда не было разрешения на выезд. Мама нашла таксиста, который согласился за 25 рублей перевезти их до дома. Всю дорогу у мамы колотилось сердце. Ведь тогда могли просто посадить маму в КПЗ за то, что она пересекла город без разрешения. Ведь мы тогда были БГ, лица без прав и свободы, – говорит Те Сен Пак, прочитавший книгу.
Узнают читатели и бесконечные корейские огороды. Для людей без паспортов, которых завезли как низкоквалифицированную рабочую силу, едва говоривших по-русски, грядки были способом выживания. В корейских семьях было много детей и всех строго приучали к труду.
У Людмилы Ким один из лучших садов на Сахалине. Посмотреть на цветение ее роз, рододендронов, на редкие сорта хвойных растений приезжают экскурсии. Кажется, у нее в саду растет все. Кроме овощей.
– Даже не говорите мне про эти огурцы-помидоры. Для меня это ужас с детства. Все дети любили каникулы, а я их ненавидела, они для меня, как каторга. Лет с пяти себя помню с тяпкой: прополка, окучивание, полив. Эти грядки бесконечные. Утром просыпаешься, еще глаза не открыла и молишься: пусть сегодня будет дождь. Мне уже за 60, а до сих пор огород ненавижу, – говорит Людмила.
– Представь участок, заставленный чем-то вроде парников – грядки, на которые уложены тяжелые оконные рамы. Мы, дети, должны были каждую аккуратно поднять, принести воды, полить рассаду, уложить раму и переходить к следующей. И так много соток. У нас вообще не было такого досуга, как выезд на природу. Если мы выезжали, то только ради дела: собирать калужницу, папоротник, лопух. Потом все это чистили и мыли, потом всей семьей клеили пакетики, в которых бабушка продавала приготовленные из этого салаты. Мои воспоминания из детства в основном такие. Папа купил "Жигули", и я всегда спрашивала: почему мы не можем просто поехать покупаться на море? Если мы приезжали на побережье, то отправлялись собирать морскую капусту или ракушек. Корейцы, особенно старшего поколения, не умеют отдыхать, да и мы, те, кто 40+, редко просто так лежим, загораем, – вспоминает Людмила.
Со Су Сан умер в 1983 году. До времени, когда стала возможна встреча со старшими детьми, он не дожил всего несколько лет. В 1985 году правительство Японии согласилось профинансировать репатриацию сахалинских корейцев первого поколения, рождённых до 15 августа 1945 года. Для них в Корее построили целый жилой район в городе Ансан. Переселенцам давали медицинскую страховку и выплачивали пенсию. Также правительство Японии оплатило билеты на самолет для встреч с родными. Многие пожилые корейцы посчитали эту помощь достаточной. Они помнили, что трудовые мигранты на Карафуто получали на руки только четверть жалованья – остальные деньги хранились в банке Отару и должны были быть выплачены после завершения контракта. Разумеется, рабочие их так и не получили.
В 1990 году состоялся телемост Южно-Сахалинск – Сеул. Люди, разделенные на 50 лет, смогли увидеть друг друга.
"Сыночек! Мама!" – кричали друг другу седые старики.
– Старший сын дедушки приехал на Сахалин и захотел забрать на родину его прах. И сначала наша семья возмутилась: как это отдать? А мы? Но потом подумали: они так и не смогли встретится с отцом, хотя жили надеждой, и будет правильно, чтобы он вернулся к ним и чтобы память дедушки чтили. Бабушка наша была христианкой, традиционные корейские обряды поклонения предкам в нашей семье не практиковали. Мы поняли, важно, что в день поминовения его старший сын получит возможность ему поклониться, – говорит Илона.
Хотя по первоначальным опросам, которые проходили в 90-х годах, почти 15 тысяч корейцев заявили, что хотят переехать на родину, репатриировались в итоге меньше 4000 стариков. Сегодня сахалинские корейцы почти полностью обрусели: по данным переписи 2010 года, три четверти опрошенных признались, что не владеют корейским языком. Но при этом они поддерживают активную связь с Южной Кореей – хотя бы один раз там побывали треть сахалинских корейцев.
Виктория Цой говорит, что книга помогла ей разобраться в себе.
– Я действительно ответила себе на все вопросы и знаю: у меня две родины, Россия и Корея. Это как отец и мать, невозможно выбрать, да и не нужно. Я российская кореянка, и моя мультикультурность – это большое преимущество, когда Восток и Запад уживаются в одном человеке.
