16 мая 1957 года был расформирован Ликвидком – структура, которая в течение нескольких месяцев занималась ликвидацией исправительно-трудового лагеря Норильлаг, входящего в систему ГУЛАГа*. На момент ликвидации лагерь существовал 22 года. В советские времена пропаганда старательно формировала миф о Норильске как городе комсомольцев-романтиков, поэтов и ученых, покоривших Север. Но на самом деле норильский комбинат и сам город в ледяной пустыне практически с нуля построили репрессированные – ссыльные и зэки Норильлага.
"Отчизна моя опутана сетью колючей"
Председатель Красноярского "Мемориала" Алексей Бабий говорит, что за 21 год существования Норильлага через него прошло около 274 тыс. заключённых, большая часть которых – политические или не совершавшие серьёзных преступлений бытовики, севшие, например, по "закону о трёх колосках".
Пик репрессий пришелся на начало 1951 года, когда в Норильлаге находилось 73 тыс. заключенных. Смертность была значительно ниже, чем в среднем по ГУЛАГу, но связано это с тем, что транспортировка заключенных по Енисею обходилась дорого, и умирающих доходяг в Норильлаг просто не отправляли.
О Норильлаге написано немало, но далеко не все мемуары и дневники опубликованы.
Московская исследовательница Александра Поливанова, куратор программ "Международного Мемориала", в 2013 году в архиве Музея Норильска случайно обнаружила фотографию участника Норильского восстания 1953 года Леонарда Доронина. Долго не находила никакой другой информации об этом политзаключённом. Через несколько месяцев в интернете нашёлся телефонный номер проживающей в Москве дочери узника Норильлага. Родственники Леонарда Доронина пригласили Александру в гости – в квартиру, где бывший политзэк прожил последние пятнадцать лет.
Леонард родился в Москве в 1924 году в семье профессора МГУ. Осенью 1941-го его, вчерашнего школьника, отправили рыть траншеи под Москвой. Он попал в плен, был угнан в Германию. В 1945-м освободился из нацистского концлагеря, но только для того, чтобы "за измену родине" отправиться в лагерь советский. Леонард оказался в Норильске, где вёл дневник, который хранился у родственников и нигде не публиковался. Это уникальный документ своего времени.
В 1946 году Доронин писал:
"Будучи в плену в Германии я прочитал очень много интересных книг, о которых у нас в России ничего не знают.
В Фюрстенберге, в лагере III Б была библиотека, в которой хранились произведения М. Горького и В. Гюго, Достоевского с Гете, Байрона и Есенина, Стендаля и Маяковского, Шолохова и Шекспира, М. Зощенко и Шевченко.
Я узнал о Гумилеве, о Марине Цветаевой и о многих других русских писателях и поэтах, о которых у нас в России так тщательно умалчивают.
У нас только галдят, что в Германии сжигают ценности мировой культуры – сочинения Маркса, Энгельса, стихи Гейне и произведения Фейхтвангера… А о том, что у нас расстрелян был Гумилев, что затравленный покончил с собой Есенин, что Д. Бедный был репрессирован, что историка Покровского признали – буржуазным, что Шаляпин, Алехин, Рахманинов, Глазунов и многие другие не пожелали вернуться на родину, об этом у нас молчат.
А разве разрушение храмов в Москве и многих памятников старины – не есть варварство?
Зато в Германии и других странах также много кричат о кощунствах свершаемых в стране Советов. Вот и разберись кто врет, а кто утаивает правду, но я-то хорошо знаю – и те, и другие далеко друг от друга не ушли… уж своим-то глазам я верю".
А вот фрагмент стихотворения Доронина "Письмо отцу-коммунисту", которое тоже хранится в норильском музее:
Я не знал до войны, что Отчизна моя
Вся опутана сетью колючей,
Что в подвалах сырых, арестантов гноя,
Кормят падалью всякой вонючей.
Я не знал и о том, что в начале войны,
Когда наши войска отступали,
Были камеры тюрем советских полны
Жертв, которых в те дни расстреляли...
Я в Норильске сейчас, за колючей стеной,
В той стране, где все песни о мире,
Где таких же, как я, сотни тысяч со мной,
Губят жизнь на далеком Таймыре.
Объясни мне, отец, ты ведь в партии той,
Что страну нашу к счастью ведет,
Долго ль будет у нас слово "счастье" мечтою,
И когда это счастье придет?
И еще есть вопрос: "Мне хотелось бы знать,
За какую же власть вы сражались?
Уж не тюрем ли вы добивались,
Чтоб сынов так жестоко карать?!"
Мне хотелось, чтоб Русский Великий народ
Снял с сынов своих марку позора,
Чтобы проклят навеки был Сталина род,
И чтоб вы не слыхали укора.
Откройте темницы, заборы сломайте
Построенных Берией концлагерей...
Пожить на свободе немного нам дайте...
Отец! Слышишь голос бесправных детей?!
Александра Поливанова говорит, что Леонард Доронин – не просто политзаключённый, а именно каторжник. Каторгу, упразднённую в 1917 году вместе с царской Россией, вновь учредили в 1943 году для тех, кого называли "изменниками родины".
– Леонарда Доронина отправили из Бутырки в Норильск как раз на каторжную зону. Многие из тех, кто там сидели, до сих пор не реабилитированы. Это одна из проблем памяти Норильска. Там сидели и те, кого объявляли националистами – украинскими, латышскими, литовскими, – они просто боролись за суверенитет своих государств. Такие "националисты" активно участвовали в Норильском восстании. Это были не тихие скромные ученые-коммунисты, арестованные в 1937-м, а люди, прошедшие войну, фашистскую оккупацию, нацистские лагеря. Они были готовы бороться. И таких людей, конечно, не только в Норильске, а нигде в России не любят, – говорит Александра Поливанова.
В норильских дневниках и более поздних записях Леонард Доронин не ограничивался описанием лагерного быта. В них немало философских рассуждений – о природе зла, о человеческом предназначении. Затрагивал он даже экологические проблемы: писал, что строящийся Норильский комбинат отравляет тундру.
Освободившись и вернувшись в Москву, Доронин не захотел продолжать образование. Говорил, что время упущено. Работал в типографии, где тайком печатал самиздат. Собирался написать подробные воспоминания о годах неволи, но передумал, узнав, что Солженицын пишет "Архипелаг ГУЛАГ".
"Гений дрессуры рабов"
Первый начальник Норильстроя и Норильлага – чекист Владимир Матвеев – не сумел выполнить план по строительству объектов, потому что оборудование и "контингент" не поставили в полном объёме. Матвеева сняли с должности и самого отправили в лагерь. Его сменил Авраамий Завенягин – ключевая фигура мифа о Норильске. При Завенягине, который руководил строительством и лагерем с 1938 по середину 1941 года, решилась судьба проекта. Вскоре комбинат будет выпускать не только файнштейн – металлургический полуфабрикат, но станет производством полного цикла, благодаря чему вырастет в одно из крупнейших металлургических предприятий, а Норильск – в самый большой город Заполярья. Всё это произошло уже после перевода Завенягина, но основы заложил именно он.
– С Завенягиным история такая. Он не чекист, а металлург. Был директором Магнитки. Когда Орджоникидзе застрели или он застрелился, всех его выдвиженцев начали отстреливать. Дошла очередь и до Завенягина, но кто-то из высшего руководства страны предложил: "У нас строительство Норильского комбината завалено. Давайте назначим туда. Поправит дело за три года – пусть живёт, а нет – расстрелять всегда успеем". Именно в таком виде до Завенягина задачу донесли. И он справился. Был жёстким руководителем, но не палачом. Следил, чтобы контингент в лагере оставался трудоспособным. Вытаскивал техническую интеллигенцию в правление комбината и строительства.
Многие заключенные говорили: "Завенягин меня спас!", потому что общие работы – это смерть. Когда Завенягин успешно решил задачи в Норильлаге, его ввели в штат НКВД, подняли до заместителя Берии. Но Завенягин в структуре НКВД решал только научно-технические задачи, курировал атомный проект. Конечно, Норильлаг оставался лагерем в системе ГУЛАГа со всеми лагерными "прелестями", и никакие экономические достижения не стоят человеческих жизней. Но я призываю относится к Завенягину как к фигуре сложной, он действительно был талантливым учёным и организатором, – сказал Сибирь.Реалии председатель Красноярского "Мемориала" Алексей Бабий.
С Бабием не согласна Александра Поливанова.
– Это строительство основывалось на чудовищном насилии. Металлургия ценой человеческих свобод, жизней и здоровья. Этична ли такая металлургия? Мне кажется, никакого оправдания Завенягину нет. Из Норильска в Москву он отправлял письма и телеграммы, в которых сообщал, что смертность очень высокая, просил прислать ещё больше заключенных, ещё больше вохровцев и тысячи километров колючей проволоки. Бывший заключенный Норильлага назвал Завенягина "гением дрессуры рабов". Действительно, Завенягин выстроил целую империю, и это был такой же трэш, как на Колыме.
Мы прилетели в Норильск в 60-ю годовщину города (до 1953 года Норильск считался посёлком. – СР). Декабрь. Такое сочетание сталинской архитектуры, полярной ночи и вечной мерзлоты. И были в недоумении: повсюду портреты Завенягина, в городе площадь Завенягина и мемориальная доска с его изображением. Миф о хорошем Завенягине – часть мифа о Норильске. Норильчане знают, что город построен на костях заключенных. Отрицания нет, но есть момент оправдания. Они говорят: "Но ведь в Норильлаге были не только политические, но и уголовники". Или: "Да, их осудили несправедливо, но зато какой город и комбинат они построили!" – говорит Александра Поливанова.
Писательница, художница, автор знаменитых мемуаров о ГУЛАГе Евфросинья Керсновская попала в Норильлаг в 1944 году. Она пишет, что все инженеры, врачи, техники, осужденные по 58-й статье, прежде чем попасть в шарашки, в относительно сносные условия, обязательно направлялись на общие работы.
"И потом эти "шпионы, диверсанты, вредители, террористы, изменники" – умные, честные, талантливые – занимались умственным трудом по своей специальности и лезли из кожи вон, чтобы их не послали на общие работы: кайлить мерзлый грунт, таскать тяжести, мерзнуть, выбиваться из сил и подвергаться издевательствам со стороны уголовников.
Несмотря на все их старания в течение уже четырех-пяти лет искупить не совершенные ими преступления, в 1941–1942 годах многих из них ликвидировали – по спискам, составленным Берией по приказу Сталина. В одной лишь Дудинке были пущены под лед несколько сотен (говорят – 700) жертв 1937 года", – писала Керсновская.
Она вспоминала, что "весь Норильск был буквально опутан колючей проволокой". И это был город "откуда не возвращаются, но тут была работа, которую необходимо выполнить прежде, чем умереть." Тогдашние з/к сами себя, по словам Керсновской, называли "заполярные казаки".
"В царское время казаки с гордостью говорили:
– Граница империи Российской привязана к арчаку (деревянному остову. – СР) казачьего седла!
С не меньшим правом, хотя и без особой гордости, могли сказать и мы, "заполярные казаки":
– Граница, по крайней мере северная, привязана к хлястику телогрейки заключенного!
Не найти такой необжитой, угрюмой сторонки, где заключенные, замостив своими костями болота, не добывали бы из недр земли несметные богатства.
Мурманск, Воркута, Норильск, Магадан, Колыма – все это поднято из болот "заполярными казаками". Могилы их, огромные братские могилы, вырытые еще летом "про запас" в тундре, ничем не отмечены и никем не помянуты. Теперь их вообще вычеркнули из истории северного края. По "новейшим данным", его освоили энтузиасты-комсомольцы!" – писала Керсновская.
В Норильлаге существовали своего рода профнаборы. По заказу начальников лагеря с материка направляли в Норильск образованных заключенных – химиков, металлургов, геологов.
– Работники подземных заводов под руководством Гиммлера в Германии тоже могли бы гордиться: "Уникальный проект, да ещё и наукоёмкий. Первые в мире ракеты строили!" Все похвалы Сталину и ГУЛАГу – результат искалеченного сознания и отсутствия совести, – говорит историк Никита Петров. – Принудительный труд – визитная карточка советской власти, и это преступление против человека. Разговор об экономической эффективности ГУЛАГа тоже бессмыслен. Никто не считал и не сравнивал затраты на строительство предприятия и города в условиях вольнонаёмного труда и когда это делают заключенные. Во втором случае – это огромные затраты на охрану и обеспечение режима, во-первых, и низкая эффективность подневольного труда зэков, во-вторых. Я уже не говорю о бесчеловечности такой системы и выгорании заключенных, – сказал Сибирь.Реалии Никита Петров.
"Полстраны – сталинисты"
Для осужденных по 58-й узников окончание срока ещё не означало, что началась свободная жизнь.
Политзаключенный Александр Гаевский в своих мемуарах пишет, что после освобождения в 1947 году он остался в Норильске на прежней должности вольнонаёмным, но, будучи лишённым приговором прав на пять лет, не получал северных надбавок. К нему приехала жена, с которой он ютился в маленькой комнате. Средств едва хватало на самое необходимое.
"В начале 1951 года я был вызван в милицию. "Ваш паспорт". На моих глазах он был разорван на части и выброшен в корзинку. Мне было объявлено, что по решению особого совещания при МГБ СССР я перехожу на положение ссыльного, не имею права передвижения за пределы Норильска и обязан ежемесячно являться для отметки. Не мог я даже посещать аэродром, чтобы проводить или встретить жену. Очередное неожиданное нервное потрясение", – вспоминает Гаевский.
В июне 1955 года Гаевский добился реабилитации. Ещё два года он работал в Норильске, чтобы накопить немного денег, и мечтал вернуться к родителям в Киев. Но решил некоторое время пожить в Красноярске, чтобы перемена климата не оказалась слишком резкой. В итоге так и прожил в Красноярске до конца дней.
Многие узники Норильлага оставались в Норильске, даже получив право уехать на материк. Журналист Валерий Аграновский пишет в документальной книге "Последний долг":
"… в один из приездов в Норильск ужинаю дома у Виктора Нилыча Коляды, бывшего главного инженера Горстроя. Он давно реабилитирован, имеет право уехать на "материк", тем более сын там один, по нему скучает, но Коляда чего-то ждет, тянет, придумывает отговорку за отговоркой. "Ладно, – говорит, – вам признаюсь: боюсь кессонной болезни, ведь на "материке" давление такое, что далеко не каждый, сидевший на Севере, его выдерживает, вот Костик вам подтвердит!" Костиком Коляда называет жену, она охотно подтверждает: "Люди умирают, не только потеряв свободу, но и когда получают ее!"
Ровесник Леонарда Доронина Побиск Кузнецов во время войны командовал взводом разведки, был ранен, награждён орденом Красной Звезды. В госпитале заинтересовался теорией тепловой смерти Вселенной. Много лет спустя научные изыскания Побиска Георгиевича принесли ему известность в научной среде, а в 1943 году секретарь комсомольской организации, узнав, что Побиск хочет создать кружок исследователей-единомышленников, донёс на него, обвинив в организации антикомсомольской группы. Дальше – 58-я и Норильлаг. Его дочь Ирина Кузнецова-Гойзман говорит, что отец старался не вспоминать про лагерь.
– Он был полностью погружён в науку. И он же был коммунист, ленинец. Его защищала от мрачных мыслей идея: "Лес рубят – щепки летят".
Отец полностью не восстановился после контузии, полученной на войне, и выпросил разрешение перевестись в Красноярск на поселение, устроился в геологоуправление. Женился на моей маме, и я и родилась в Красноярске в 1956 году за несколько месяцев до того, как отца реабилитировали.
В той среде, где я росла, репрессированные и их родственники могли получить сочувствие, но не осуждение. В Сибири в годы моего детства не спрашивали: "За что посадили?" Все знали, что посадить могли просто так. Многие освобождались из лагеря и оставались на поселении, потому что их не пускали в европейскую часть страны. Информация о том, что отец был репрессирован, проникала в меня клоками, и прошлое не обсуждалось, – рассказывает Ирина.
В конце 80-х Ирина, которая тогда носила фамилию Полушкина, стояла у истоков Красноярского "Мемориала". Отец на собрания "Мемориала" не ходил, но не запрещал ей делать то, что она считала правильным. Не возражал, и когда она тридцать лет назад решила эмигрировать в Израиль.
– Я была совершенно не в курсе происходящего в России, пока не обнаружила, что Россия напала на Украину, а несколько лет назад Лёша (Алексей Бабий. – СР) сказал мне, что в России теперь полстраны – сталинисты. Честно говоря, была в шоке, когда он это сообщил. Я считала, что мы, основав "Мемориал", сделали хорошее дело, а дальше демократизация будет только расширяться, но что-то пошло не так… – считает Ирина.
– Мне дед никогда не рассказывал о лагере. Не только он, но и его друзья прошли Норильлаг. Они собирались, вспоминали, может, выпивали по этому поводу. Не то чтобы это было табу, но люди держали всё в себе. И в школе нам не рассказывали, и публикаций никаких на эту тему до перестройки не было. О том, что дед сидел, мне сообщила мама в конце 80-х, когда его уже не было в живых, и когда вся страна заговорила о репрессиях, – рассказывает коренной норильчанин Александр Харитонов.
Дед – Ростислав Елистратов – в середине 30-х был начальником железнодорожной станции в Кемеровской области, где произошёл сход с рельсов грузового состава. Ростислава Михайловича обвинили в диверсии.
– В Норильске начинали строить железную дорогу, требовались специалисты – вот деда и посадили. Попал по разнарядке, – уверен Александр.
Ростиславу Михайловичу, можно сказать, "повезло". Его почти сразу расконвоировали, и уже в 1940 году сняли судимость, но он остался в Норильске.
– Мой дед был одним из тех людей, кто понял, что они нужны в Норильске, кто считал его родным. В 40–70-е годы они руководили строительством города и комбината. Дед поднялся до должности начальника отдела генплана и транспорта института "Норильскпроект". Его именем в Норильске названа железнодорожная станция – Елистратово. Я всегда называю 60–70-е годы в Норильске временем интеллектуалов и интеллигентов. Лет 10–15 после этого в городе были очень заметны их дети с хорошими генами, – рассказывает Александр.
Он говорит, что его норильское детство было безмятежным. Особенный город. Все жители – как одна семья. Съездить "на материк" – это звучало как цитата из приключенческого романа.
Норильлаг – оборотная сторона этой реальности.
– Там, где сейчас мемориальный комплекс "Норильская Голгофа", было похоронено очень много заключенных. Это кладбище закрыли в конце 50-х годов, про него все забыли. До такой степени, что в конце 80-х там планировали строить объекты автохозяйства. Начали подготовительные работы, и из-под ковша бульдозера кости посыпались. Площадку оцепили. Привезли туда солдатиков. Останки погрузили в самосвалы и куда-то вывезли. Мне рассказывал об этом один из бульдозеристов, грузивший останки. Куда вывезли, мы не знаем. У нас карьеры. Спокойно могли сбросить в ров, засыпать горной массой – и никто не найдёт. Это было время, когда уже началась перестройка, но полной гласности ещё не было. Так что под самой "Голгофой" останков практически нет. Позже ещё размывало почву по весне, находили несколько черепов и костей, но это уже то, что по краям осталось, – говорит Александр. – Лишь в 1991 году в Норильске начали публиковать воспоминания узников, эта тема стала одной из самых важных.
Осознание честной истории города ко мне окончательно пришло в 1996 году, когда начал работать журналистом в "Заполярной правде". Застал время, когда можно было говорить правду, потом оно как-то вдруг закончилось, и я ушёл из газеты, которая давно под контролем городских властей. Руководители края, города и "Норникеля" не могут в официальных речах совсем не упоминать о Норильлаге – его же не вычеркнешь. Но упоминания редкие и куцые. Официальные лица утверждают, что Норильлаг якобы был оазисом благополучия в системе ГУЛАГа. – говорит Харитонов.
По словам Александра Харитонова, в городе открыто говорили и писали о Норильлаге, публиковали документы, проводили мероприятия до 2005 года. Потом ещё несколько лет островками правды оставались Музей Норильска и городское общество "Защиты жертв политрепрессий". Мероприятия памяти жертв сталинских репрессий 30 октября по-прежнему проходят ежегодно, но собирают всё меньше людей. Как сообщила председатель норильского общества "Защиты жертв политрепрессий" Елизавета Обст, в этой организации сегодня состоят 87 человек – вероятно, последняя из живущих ныне в Норильске узниц Норильлага 92-летняя Ольга Яскина, остальные – дети репрессированных.
В 2016 года в репертуаре Норильского драмтеатра появился спектакль о Норильлаге. Харитонов консультировал актёров, занятых в этом спектакле, водил на экскурсию к бывшему лагпункту.
В прошлом году Александр вместе со знакомой журналисткой ходил на городскую экскурсию, посвящённую сталинским репрессиям.
– Журналистка разругалась с экскурсоводом. Экскурсия проходила мимо полуразрушенного здания, где располагалась больница, в которой работали Евфросинья Керсновская, и экскурсовод ни словом об этом не обмолвилась, а когда журналистка её в этом упрекнула, экскурсовод сказала, что Керсновская писала и рисовала неправду, – рассказывает Александр Харитонов.
* Текст из архива Сибирь.Реалии
