В Братске, промышленной столице Иркутской области, продолжается нелегальный стрит-арт-фестиваль "Один за всех". Его организатор и участники считают, что этот фестиваль – редкая по нынешним временам возможность высказаться на актуальные темы, не заработав при этом уголовное или административное дело за "дискредитацию", "оскорбление чувств" и прочие "преступления".
Тема фестиваля – "С нуля", потому что профессиональные художники в нем не участвуют. Организатор фестиваля, маркетолог и радиоведущий Григорий Шаров считает, что для стрит-арта важнее мысль, чем исполнение. Сами участники, часть из которых живет уже не в России, уверены, что проект Широва можно назвать фестивалем мирового уровня "в условиях Северной Кореи". А возможность выразить мысль метафорой – редкой возможностью в нынешнее время, когда завести дело могут за репост или лайк.
– Я думаю, уличные художники понапрасну дуют щеки и выдают по пять работ в год. Это я в том числе про себя. Хотелось посмотреть, на что способны ребята, привыкшие выдумывать по пять идей в час. Было интересно, что они смогут сделать в стрит-арте с нуля, – говорит Григорий.
Шаров проводит стрит-арт-фестиваль с 2020 года. Художники из разных городов России и мира отправляют ему эскизы, он предлагает возможные локации в родном Братске и воплощает их идеи на его улицах. В 2022 году он повторял картины художников, которых нет в живых. В 2023-м пригласил к участию в фестивале "креативщиков", людей, чья профессия – генерировать идеи: маркетологов, рекламщиков, комиксистов и даже одного поэта.
– Это уже четвертый фестиваль, первый был посвящен российским уличным художникам, второй – мировым, третий был фестивалем памяти. В итоге история профессиональных граффитистов как будто закольцевалась, и я решил пойти на эксперимент – позвать людей, которые просто умеют классно придумывать. Узнать, смогут ли те, кто проявляет свой классный, гибкий ум в совсем других сферах, взять и придумать стрит-арт?
– Смогли?
– Я не берусь оценивать работы, но у меня такой принцип – я сначала очень долго выбираю авторов, а потом предоставляю им полную свободу. Если человек соглашается, он просто присылает работы, и я без какого-либо серьезного обсуждения (могу разве что уточнить, что имелось в виду, чтобы точно реализовать рисунок) ее воплощаю. Я не пытаюсь как-то трансформировать, доразвить или сказать: это не то, давай, переделывай, – говорит Шаров.
При этом Григорий признается, что в какой-то момент пришлось включить самоцензуру.
– В целом, когда я зову авторов, объясняю им, что сейчас довольно сложно остро высказываться. Не хотелось бы, очевидно, никому сесть в тюрьму.
С другой стороны, сам не люблю такие работы, которые лозунгами разговаривают. Мне кажется, в этом мало искусства и много политики. Я авторам объясняю, что сейчас надо говорить аккуратно, просто потому что это фестиваль, в котором я не скрываю своего лица, своего имени. Это не какая-то анонимная штука, где человек написал на стене "Нет войне", убежал и сидит довольный, что он высказался. Поэтому иногда мы с авторами обсуждали, где и что можно как-то скорректировать, и авторы на это пошли. Часто это позволяет сделать высказывание более точным и интересным, а не плакатным, в лоб. Мне кажется, эзопов язык гораздо интереснее, чем просто острая штука на стене, – объясняет самоцензуру Шаров.
Часть авторов по этой же причине – "не хотелось бы сесть" – комментировать свои работы отказались.
– Многие авторы считают, что работа должна говорить сама за себя. Я очень часто тоже этой точки зрения придерживаюсь. Мне кажется, что это нормально: если ты что-то создал, не пытаться потом это перерассказать. Это как анекдот, смысл которого пытаешься объяснить. Иногда лучше возложить этот мыслительный процесс на плечи зрителя, – считает Шаров.
Охотнее свои работы комментируют те, кто уже не в России.
– Получив ваш вопрос, сначала я испугался и начал думать, можно ли вам доверять, и написал письмо в редакцию, чтобы уточнить, – простите, немножко неловко, но таково время, в котором живем, – говорит Кирилл Левашов, коммерческий директор High School Canna University.
Он сейчас живет вне России и говорит, что его первоначальная идея для стрит-арт-рисунка была откровенной и прямолинейной: антивоенное высказывание, ибо сейчас нет ничего важнее. Однако потом понял, что, несмотря на название фестиваля – "Один за всех", он вовсе не хочет, чтобы за всех отвечал организатор – Григорий Шаров. И тогда решил обыграть "Черный квадрат" Малевича, поместив в его центр ценник. Получилась инсталляция о коммерции в искусстве.
– Что касается моего арта, я увидел работу "Цена искусства", представленную на ярмарке искусства Cosmoscow, и решил украсть её так, как, в моём понимании, воруют великие капиталисты: сохранив форму, поменяв суть и чужими руками, – говорит Кирилл.
Василий Даниленко уехал из Братска очень давно, а 13 лет назад переехал из Москвы в Штаты, бросив хорошую работу в рекламном агентстве.
– Гриша – супермолодец. Я не знаю, как у него хватает смелости, усилий, веры, надежды делать такой проект в условиях изоляции, по сути, очень похожих на Северную Корею. То, что он делает, круто даже на мировом уровне. Не знаю, как Грише удается тянуть такой локомотив, потому что в Братске в принципе сложно сделать что-то, что не согласовано, не одобрено чиновниками.
Я здесь [в Нью-Йорке] постоянно хожу на арт-фестивали – недавно завершил челлендж "посетить 100 музеев города" (4 года примерно ушло), в общем, есть с чем сравнить. "Один за всех" – это круто даже на международном уровне. Не говоря о Братске. Уж я-то там 35 лет прожил, знаю, о чем говорю.
Василий отправил Шарову оммаж на культовую инсталляцию, изображающую бутик Prada, построенный посреди пустыни Техаса у границы с Мексикой, в 40 км от города Марфа. Шаров нашел для создания арт-объекта заброшенный киоск на окраине Братска. Как говорит Даниленко, идею удалось повторить "в еще больших ебенях" in the middle of nowhere (посреди ничего), и от этого контраст получился еще сильнее.
– Магазин Prada в Марфе – инсталляция дуэта художников Elmgreen и Dragset из Скандинавии, которые таким образом хотели потроллить консьюмеризм и фэшн. Хоть бутик Prada и сделали с фейковой дверью, зато там были настоящие товары Prada из коллекции 2005 года. Такое сокровище недолго искало своих пиратов, и в ночь открытия инсталляции из нее украли 6 сумок и 14 туфель, правда, все они были только для правой ноги. Инсталляцию не только вандалили, но и пытались снести, мол, что за реклама такая вдоль дороги? Чтобы сохранить арт-объект, он был переведен в статус музея.
– Меня очень впечатлила Prada Marfa и как сильно работает это на контрасте: фэшн-бутик на фоне пустыни, за которой мексиканская граница с колючей проволокой. А для Братска, как мне показалось, это будет работать еще сильнее – во-первых, добраться до моего родного города и сложнее, и дороже, а с войной в целом практически невозможно, а бренд Prada в контексте ухода всех компаний стал еще более контрастным к окружению Ну, и очень уже напоминает название бутика и слово ПраВда, согласитесь? – замечает Даниленко.
Даниленко признается, что после начала войны круг общения и друзей из Братска у него значительно сузился.
– У меня их стало резко меньше с 24 февраля прошлого года. На меня было очень много подписано из Братска людей, а теперь очень мало осталось. Когда началась война и я высказался против, они стали писать всякие гадости. Впрочем, как у всех, наверное. Моя мама 35 лет прожила в Братске, переехала в Харьков перед войной. Слава богу, с ней все хорошо, она сейчас со мной. Но в целом север Харькова разбомблен очень сильно, в наш дом попала ракета. У меня есть фотография: вместо стекол деревянные доски. Я запостил это – мне из Братска пишут: "Вам же известно, с какой стороны стреляли". Ну, да, намекали, что это свои же бомбят. Сейчас, кстати, этот нарратив ушел полностью.
– Конечно же, мы говорили, пытались донести, что в Украине на самом деле происходит, что нет там никаких нацистов, а война вполне реальная. Но в России мало кто может адекватно на эту тему разговаривать. Я пытался с некоторыми говорить, с одним депутатом местным например. Потом понял, что у нас неравные позиции: я говорю то, что я думаю, а они не то чтобы говорить, а подумать не всегда могут! Себе правду сказать не всегда решаются – люди бегут от реальности, настолько далеко все зашло. А когда живешь 10 лет во лжи и обмане, ты потом сам не можешь признать, что ошибался столько лет.
Я не хочу сильно утрировать, но приходит на ум такой пример: если я кому-то сейчас позвоню в тюрьму и буду убеждать человека, что тюрьма – это плохо, не нужно было туда садиться, мало кто прямо скажет: да, я ошибся, а тюрьма – это ужасное место. Люди будут оправдывать и себя, и ситуацию в целом: я не совершал ничего или в этом нет ничего ужасного, все нормально, жить можно, все о'кей. Что-то похожее, наверное, происходит и сейчас в России.
– Так что осуждать кого-то за отказ комментировать или высказываться публично против войны при угрозе сесть за это – не думаю, что имею право на это. Хотя мне, конечно, странно видеть там работы, совершенно не имеющие отношения к повестке. Картина, рисунок, арт-объект – это уже много. Тем фестиваль ценнее, что становится площадкой для некоего эзопова языка, он ведь и в советское время был. Когда "все всё понимают", что называется, – говорит Даниленко.
В Братске, как и в техасской пустыне, тоже вандалят – на самом первом фестивале Шарова кто-то уничтожил сразу несколько инсталляций. Часть из них Григорий позже доработал и сделал даже острее. К примеру, рисунок оленя на заброшенном домике "потерял" туловище, когда дом частично разобрали на дрова. Шаров пририровал к оставшейся голове олений "скелет".
А когда надпись "I can't breath, ёпт" на фоне труб целлюлозно-бумажного комплекса (завод в Братске, загрязняющий воздух) закрасили, он написал на ее месте: "Дышать не легче".
– Иногда это какой-то местный житель, который шел мимо работы, и ему вдруг она показалась чем-то странным: "А давай-ка я ее сломаю". Зачастую это случается с очень позитивными, веселыми работами, не имеющими никакого социального подтекста. Видимо, когда человеку посреди его привычно неблагополучного района вдруг встречается позитивная веселая шутка, он воспринимает ее как что-то инородное, а значит, опасное. Слом стереотипа: мы не улыбались здесь 20 лет или вообще никогда, и сейчас давайте не будем шутить – а то как бы чего не вышло.
– В прошлом году местная жительница пожаловалась на одну работу. Это была работа уже умершего французского автора: много людей, у половины которых головы вдавлены в плечи, а у другой половины не вдавлены – посередине палец, который, очевидно, потихоньку эти головы вдавливает. Не понравилось, по ее словам, потому что "это черно-белая, какая-то мрачная" картина. Здание, мол, выходит на детскую площадку. Эта претензия была довольно забавной, потому что до рисунка там была реклама наркотиков очень крупными буквами, ее это годами не смущало. Я наблюдал за этим зданием много лет, поэтому знаю. Но в итоге ее почему-то смутила именно эта работа художника.
Мне позвонили из администрации, спросили, что рисунок означает. Я сказал, что на том фестивале повторял работы уже умерших авторов, соответственно, нет сейчас такого человека, который бы взял и совершенно точно сказал: это работа вот про это. Автор уже умер. В итоге ее оставили: криминала не нашли. К слову, эта работа на черном фоне – сейчас на этом фоне опять появилась реклама наркотиков, – говорит Шаров.
Участники фестиваля предполагают, что градус неприятия у некоторых братчан повышает как раз "контраст между яркостью проекта на фоне серого остального".
– Вероятно, этот диссонанс вызывает чувство беспросветной тоски. Но это, мне кажется, лишний раз доказывает, что его идея, искусство работает. У меня лично фото проекта вызывают чувство тревожности, появляется много вопросов, на которые нет ответа, – говорит Василий Даниленко. – Именно поэтому мне кажется, что сильный фестиваль, сильные работы, так как они только усугубляют ощущение тлена. Мы же сейчас еще умножаем ужас контекста [войны] на тот тлен, который происходит с сибирскими городами и промышленностью в Сибири. Одно дело провести фестиваль в Москве, который соберет полный зал. Другое – в Сибири, там не просто ничего не происходит, а даже нет внутреннего запроса особого. Если почитать комментарии на работы фестиваля – от этого еще страшнее (под постами работ во "ВКонтакте" встречаются комментарии "Убожество", "Мысль осталась недоразвитой!"). Реакция людей, что по сути тоже часть фестиваля, только усиливает чувства безнадеги, обиды, тлена.
