"Документ, пажалуста". Как американский журналист по Сибири путешествовал

Джуниус Вуд

Как только поезд миновал Свердловск и пересек Уральские горы, в вагоне появился человек, выдававший себя за сотрудника ГПУ – тайной советской полиции. С этого эпизода начинается "Невероятная Сибирь" – путевой дневник журналиста из Чикаго, который два месяца путешествовал по Транссибу, от Москвы до Благовещенска и обратно, в 1926 году*.

Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм.

Его звали Джуниус Вуд, он был европейским корреспондентом "Чикаго Дейли Ньюс" и опытным репортером: участвовал в первом перелете из Южного полушария в Северное на борту почтового самолета Монтевидео – Нью-Йорк, путешествовал по Ближнему Востоку, беря интервью у арабских шейхов, соратников Лоуренса Аравийского по Первой мировой войне.

И вот теперь он приехал в Сибирь, разумеется, "невероятную". Лет на двадцать опередив Джорджа Оруэлла в изображении тоталитарного общества, Джуниус Вуд пишет в авторском предисловии к своей книге, что правительство Советского Союза "предписывает своим гражданам каждое действие, каждое слово и каждую мысль".

Страна декретов

Вуд достаточно хорошо говорил по-русски, чтобы без посредников (и лишних ушей) объясняться с сибиряками, среди которых были нэпманы и коммунисты, крестьяне и контрабандисты, ссыльные дворяне и новая красная интеллигенция.

Обо всём увиденном и услышанном он рассказал в лучших традициях американского классического репортажа, который, как завещал Марк Твен, должен быть одновременно правдивым, смешным, грустным и поражающим воображение:

"Советская Россия – это страна, где все решают правительственные декреты. Например, декрет гласит, что холодная погода начинается с 1 октября, и, хотя бассейны покрыты льдом, а снег лежит на земле в сентябре, поезда не отапливаются. Пассажиры могут дрожать, не переставая стучать зубами, но им не холодно, потому что в указе сказано, что холодно только в октябре".

Вуд информирует своих читателях обо всем, что его удивляет: о работниках почты, вскрывающих письма из-за границы; о нищенствующих в сибирской ссылке "буржуазных" профессорах (что, их знания совсем не нужны этому государству?) и о новых деревенских библиотеках, в которых журналисту не удалось найти ни одной книги.

"На стенах висели несколько карт, пара партийных плакатов и фотографии государственных деятелей. Часть порванной газеты лежала на столе, смятая, как будто в ней было что-то завернуто.

Это, насколько я мог видеть, был весь ассортимент литературы в библиотеке. Государственная статистика о количестве крестьянских библиотек, которые функционируют в деревнях, впечатляет. Если говорить о том, что можно взять здание, открыть двери и назвать его библиотекой, то статистика, вероятно, верна. Сколько именно таких библиотек, как эта, где нечего читать, и никто не читает… госстатистика не раскрывает".

Семечки как фишки в казино

Советская пропаганда того времени не изображала американцев такими враждебными чудовищами, как французов и англичан. Поэтому от мистера Вуда люди в Сибири не шарахались, наоборот, вступали в беседу, желая проверить, скажем, правдивость слуха о том, что царь Николай жив-здоров и уехал в Америку. Почему-то эта легенда была тогда очень популярна.

Первую большую остановку Вуд сделал в Новосибирске, который энергично превращался из огромной деревни в столицу социалистической Сибири. Повсюду кипело строительство и котлы с гудроном, возле которых грелись беспризорники – дети, живущие на улице. Якобы для сбора помощи этим детям в Новосибирске (и по всему СССР) в то время были открыты казино. Мистер Вуд посетил один из игорных залов, настолько прокуренный, что человек, переживший ночь в этой комнате, мог бы выжить на войне без противогаза. Интерьер казино произвел на путешественника сильное впечатление:

"Длинные грязные столы были завалены семечками, окурками, мелкими камешками и мусором – всем, что могло бы пригодиться закрывать числа на карточке лото. Каждый игрок зачерпывал себе горсть, и игра начиналась, дым от множества сигарет странным нимбом вился вокруг фотографий партийных лидеров и настенных табличек, призывающих граждан к бережливости и высокой производительности труда".

Если бы в двадцатые годы, в разгар сексуальной революции, в СССР решили официально открыть публичные дома (всё ради детей!), то обслуживание клиентов наверняка происходило бы под портретами Ленина, Сталина и Троцкого.

При этом "беспризорники" в Новосибирске по-прежнему стояли на каждом углу.

"Маленькая ручонка и певучее пение звучат за вашим ресторанным столиком во время каждого приема пищи, на каждом углу улицы, на каждой остановке поезда – это оправдание для государственных игорных домов в России. Но игорные дома процветают, а число "беспризорных" растет".

Гостиница "Метрополь" на Гудимовской улице. Новониколаевск/Новосибирск

В Новосибирске Джуниус Вуд на время попрощался с Транссибом и отправился на юг, в сторону Алтайских гор. По дорогам, в существование которых не поверил бы ни один американец, на запряженной лошадью повозке с настоящим ямщиком, лежа на охапке грязного сена. И тут автор не упускает возможности подразнить своих читателей.

"Пока американец не побывает за границей, он никогда не осознает, что наша в остальном здравомыслящая и практичная страна помешана на микробах. Каждое прикосновение руки, полотенце, буханка хлеба, бутылка молока, чашка для питья или другая прозаическая вещь вызывают в американце ужас перед микробами, атакующими его, единственного свободного от микробов человека в порочном мире. Эта паранойя повлияла на национальный менталитет, и американец дрожит от страха перед мыслью, что он может заразиться новыми идеями, непристойным искусством, мировой политикой или даже самой природой".

По дороге на Алтай Вуд встречает "город-призрак" на высоком берегу Оби. Это Барнаул, почти полностью выгоревший во время пожара 1917 года. С тех пор жизнь в некогда процветающем городе остановилась. Вуд проезжает через Барнаул ночью и набрасывает заметку, годную для фильма ужасов:

"Лунный свет бросает гротескные тени через зияющие дыры, которые когда-то были окнами в больших складах и деловых зданиях. На полусгнивших тротуарах не хватает целых досок, в темноту улетают обрывки, а на пустынных улицах одинокие случайные пешеходы молча, словно призраки, бредут по щиколотку в песке. Это единственный город, в котором нет чистильщиков сапог. Блеск не может перейти через улицу".

Через пару дней он достигает Бийска, о котором рассказывает, что именно Бийский уезд спас Россию от голодной смерти в 1920-22 годах. "Говорят, что 90 процентов всего сливочного масла, экспортируемого из Советской России, производится здешними крестьянскими домохозяйствами".

Затем он попадает в Горно-Алтайск, называвшийся тогда Улала (название города наводит его на мысль о парижском кабаре), где ночлег для журналиста ищет лично "президент Алтая"…

В общем, "невероятная Сибирь", как и было обещано.

Наскитавшись по ней, увидев Байкал ("в лунном свете озеро выглядело таким же мирным и спокойным, словно бандит в смокинге") и высокие берега Амура, на котором часовые родины за небольшую взятку пропускают китайских контрабандистов, Джуниус Вуд отправляется в обратный путь, чтобы в купе очень неспешного Транссибирского экспресса целую неделю печатать на портативной машинке свой лонгрид, поднимаясь порой до тургеневских красот стиля.

"В некоторых странах поэты усаживают семью вокруг старого камина. В Сибири семья, вся или по отдельности, сидит в течение нескольких праздных часов лета, а зимой часто хорошо закутавшись, на скамейке за воротами и созерцает мир. Здесь ребенок приобретает свой первый взгляд на то, что находится за стенами спальни, здесь молодые люди назначают свидания, соседи останавливаются, чтобы поспорить об урожае и политике, древние старухи засиживаются, чтобы посплетничать – вся жизнь в Сибири происходит на скамейке за воротами".

"Если у вас нет документа, вы просто не существуете"

Самое большое удивление у американцев вообще и, в частности, у автора этой книги вызывает необыкновенная почтительность советских людей по отношению к любым бумажным листкам с печатью:

"Документ, пажалуста" (пожалуйста) это почти приветствие в Советской России. Документ есть у всех, кроме, разве что, беспризорников. Если у вас нет документа, вы просто не существуете. Это может быть заграничный паспорт, удостоверение личности, членская книжка профсоюза в красной обложке или письмо, подписанное официальным лицом и обязательно с печатью, иначе документ не будет подлинным".

До того, как отправиться в свое сибирское путешествие, Джуниус Вуд несколько месяцев провел в Москве. Не исключено, что он посетил премьеру "Мандата" – пьесы Николая Эрдмана в постановке Мейерхольда. Это был хит сезона. Аттракцион невероятной смелости. Театр позволил себе смеяться над коммунистами:

Иван Иванович. Какой же вы, Павел Сергеевич, коммунист, если у вас даже бумаг нету. Без бумаг коммунисты не бывают.

Павел Сергеевич. Тебе бумажка нужна? Бумажка?

Иван Иванович. Нету ее у вас, Павел Сергеевич, нету!

Павел Сергеевич. Нету?

Иван Иванович. Нету!

Павел Сергеевич. А мандата не хочешь?

Иван Иванович. Нету у вас мандата.

Павел Сергеевич. Нету? А это что?

Иван Иванович (читает). "Мандат".

Все разбегаются, кроме семьи Гулячкиных.

Николай Эрдман

В СССР никто никому не верит на слово, отмечает Вуд. Нельзя просто представиться, сообщив свое имя, – обязательно нужно предъявить документ, без которого участие в общественной жизни невозможно.

Без документа вы можете сделать разве что покупки на базаре, с изумлением сообщает автор своим не менее изумленным читателям из Чикаго. Если же вам понадобится арендовать лодку для прогулки по реке, сфотографироваться, снять номер в гостинице, купить железнодорожный билет или сделать ещё что-то за рамками копеечных сделок на рынке, то без удостоверения личности уже не обойтись. Документ должен быть предъявлен по первому требованию.

"Невероятная Сибирь" получилась более чем 300-страничной историей об огромной стране под властью безумных чиновников, которые считают свои "коммунистические" идеи настолько прекрасными, что сама действительность обязана им соответствовать. "Мы не можем ждать милостей у природы! Взять их у неё – наша задача". Подобные лозунги висели в школах вплоть до конца СССР.

Самое удивительное, что в Советском Союзе книгу Вуда перевели и опубликовали всего через год после выхода первого американского издания. Конечно, перевод был снабжен "критическим предисловием" – обычная уловка того времени, чтобы протащить в печать что-нибудь недозволенное. Всегда надо было сначала "отмежеваться": мол, что с него возьмёшь – несчастная жертва западной пропаганды! А потом спокойно публиковать книгу, полную насмешек над социалистическим способом хозяйствования:

Джуниус Вуд. 1920-е гг.

"В Соединенных Штатах инженер считался бы слабаком, если бы не смог показать рабочему, как орудовать лопатой, замешивать бетон или запускать двигатель. В России же инженер в курсе всех новейших теорий, которые можно почерпнуть из книг, но, когда на работе случается неприятность, он сидит в своем кабинете, созывает совещание и составляет отчет, указание или директиву о том, какие меры следует предпринять".

Д. Вуд "Невероятная Сибирь"

Впрочем, трюк "с предисловиями" проходил только в 1920-е и иногда в начале тридцатых годов. Позднее иностранным писателям и журналистам дозволялось лишь восторгаться "размахом пятилеток" и "небывалым экспериментом" по строительству социализма. Категорически не допускались упоминания о цензуре, тайной полиции или ГУЛАГе. Сталин лично вычитывал переводы этих путевых очерков, и только от него зависело, будут ли они опубликованы для широких народных масс.

Например, книга Леона Фейхтвангера "Москва. 1937 год" Сталину понравилась:

Крестьянин прежде и теперь
"Больше всех разницу между беспросветным прошлым и счастливым настоящим чувствуют крестьяне, составляющие огромное большинство населения. Они не жалеют красок для изображения этого контраста.
Отцы рассказывают детям о тяжелом прошлом, о нищей и темной жизни при царе. Мы знаем эту жизнь по произведениям русских классиков. Большую часть года крестьяне питались черствым, трудно перевариваемым хлебом и горячей водой, чуть подкрашенной чаем. Они не умели ни читать, ни писать, весь их умственный багаж состоял из убогого запаса слов, служивших для обозначения окружающих их предметов, плюс немного сведений из мифологии, которые они получили от попа. Теперь у этих людей обильная еда, они ведут свое сельское хозяйство разумно и с возрастающим успехом, они имеют одежду, кино, радио, театры, газеты, они научились читать и писать, и их дети получили возможность избрать специальность, которая их привлекает".
Л. Фейхтвангер. "Москва 1937"

А вот статью Mea culpa Луи Селина, побывавшего в СССР в 1936 году, Сталин печатать запретил. И неудивительно, учитывая, как развязно отзывался французский писатель о классиках марксизма-ленинизма:

"Программа Коммунизма? Не слушайте тех, кто будет меня опровергать: она полностью материалистична! Требования хама в пользу хамов… Жрать! Посмотрите на рожу Маркса, какую себе этот жирный боров отожрал! Материалистический Коммунизм – это прежде всего материя, а когда речь о материи, никогда не побеждает лучший, всегда самый циничный, самый коварный, самый хамский. Вы только посмотрите на этот СССР, как быстро там очухались деньги! Как они мгновенно восстановили свою тиранию! к тому же возведенную в куб!"
Л.-Ф. Селин. Mea culpa

Советская власть + американизация экономики

В 1926 году, когда Джуниус Вуд купил в Москве билет на Транссибирский экспресс, между СССР и США ещё не существовало дипломатических отношений. Америка признает "Советы" только при Франклине Рузвельте, но американцы не тот народ, который будет ждать отмашки своего правительства.

С начала 1920-х в реализованную коммунистическую утопию приезжало довольно много граждан США. Среди них были серьезные люди – инженеры и бизнесмены, но больше всего – "леваков" и анархистов, желавших участвовать в мировой революции.

На улицах советских городов в то время висели курьезные транспаранты: "Наша задача – американизация экономики" или даже так: "Социализм – это советская власть плюс фордизация промышленности".

Несколько лет спустя ксенофоб Сталин, выгнав из СССР космополита Троцкого, начал опускать железный занавес и требовать от иностранных специалистов либо уезжать, либо принимать советское гражданство.

Как ни странно, немало американцев осталось в Советском Союзе. Их влияние на тогдашнюю жизнь проявлялось в самых неожиданных областях. Например, в тридцатые годы в СССР проходили чемпионаты по бейсболу, завезенному из-за океана американскими рабочими. Даже в Сибири, неподалеку от будущего Кемерова, играли в бейсбол – там почти десять лет существовала американская коммуна рабочих-анархистов, насчитывающая более 500 человек.

Американская коммуна на Кузбассе. 1925 г.

Американцы выбирали мэров своего поселка и жили вполне свободно, пока государство не объявило о сворачивании НЭПа. Тогда большинство анархистов уехало, а судьба немногих оставшихся сложилась по законам советской статистики – кто не сел, тому повезло.

Но об этом Вуд уже не узнает. Вернувшись из Сибири в Москву, он спустя пару лет уедет в Германию и будет делать репортажи о приходе нацистов к власти.

"Невероятная Сибирь". Американское издание 1928 г.

Книга Incredible Siberia вышла в Нью-Йорке в 1928 году. Главное недоумение, которым делится с нами автор, можно сформулировать просто: почему жители этой невероятной страны не хотят быть свободными и счастливыми? Хотя бы, например, как американцы. Почему они вечно покорны и никогда не смеют возражать, какие бы идиотские приказы не отдавала им власть?

В финале книги, подъезжая к Москве, автор предлагает проводнику своего вагона выпить с ним за окончание долгой дороги. Но тот отвечает, что лично его трудовая вахта ещё далеко не окончена, потому что сейчас он должен написать отчёт о проделанной работе, а это займёт не меньше двух дней.

В бессчетный раз удивленный американец в одиночестве опрокидывает свой виски (или что у него там было) и безо всякого злорадства записывает в блокнот:

"У российских железных дорог могут быть недостатки как у любой железной дороги мира, но их коллекция отчетов превосходит все остальные".

* Текст из архива Сибирь.Реалии