Второй Восточный окружной военный суд заочно приговорил журналистку Анну Зуеву к шести годам колонии общего режима. Ей вменили "оправдание терроризма" (статья 205.2 УК РФ) и уклонение от исполнения обязанностей "иностранного агента" (статья 330.1 УК РФ). По версии обвинения, поводом стали её комментарии к ролику об ударе украинских беспилотников по российскому военному объекту и публикации без "иноагентской" плашки.
Анна Зуева – журналистка из Улан-Удэ. Cедьмой год она развивает свой YouTube-канал о Бурятии "Зуева". После начала полномасштабной войны Анна выступила против вторжения России в Украину, работала в антивоенных и правозащитных проектах, уехала из России в 2023 году и сейчас живёт в Эстонии. Сибирь.Реалии поговорили с ней о приговоре и статусе "иноагента", о войне и о жизни после эмиграции, а также о том, каким она видит будущее Бурятии и России.
"Я не удивлена и не расстроена"
– Что вы почувствовали, когда узнали о приговоре?
– Меня не волновало уголовное преследование, которое учинило российское государство в отношении меня. О том, что дело заведено, я узнала в июле 2025 года, но сначала даже не было до конца понятно, за что именно меня будут судить. Потом выяснилось, что претензии связаны с моими комментариями к видео об ударе украинскими беспилотниками по российским военным аэродромам 1 июня 2025 года.
Я не удивлена и не расстроена. Учитывая масштаб репрессий и то, что уже идёт четвёртый год войны, всё это выглядит логичным продолжением. Россия действует так, как действовала всегда: преследование – часть её сути. Поэтому мне, в общем-то, было всё равно.
С Марианной Кацаровой, специальным докладчиком ООН по вопросу о положении в области прав человека в Российской Федерации, февраль 2024 года
– Вы раньше говорили, что ждали уголовного дела, потому что принципиально не ставите "иноагентскую" плашку. Почему вы её решили не ставить?
– Потому что у меня нет созависимых отношений с Российской Федерацией. Я не считаю Россию правовым государством. Закон об "иностранных агентах" – неправовой. Он создан исключительно для недобросовестной политической борьбы и преследования людей, нелояльных Путину и войне.
Я не ставлю эту плашку, потому что не признаю людей и институты, которые всё это придумали и контролируют. Для меня они – никто. Я уважаю себя и не собираюсь играть по их правилам.
– Многие "иноагенты", даже находясь за границей, всё-таки соблюдают требования – вероятно, из-за надежды вернуться, имущества, обязательств.
– Мне сложно отвечать за других. Возможно, люди боятся потерять квартиры, деньги, связи. Возможно, надеются, что всё "как-то изменится". Но если закон отменят, тогда и смысл его выполнять исчезнет. Я этого пути не выбирала.
"Списки формируют на местах"
– Раньше вы говорили о намерении оспаривать статус "иноагента". Что сейчас?
– По правде, я не хотела судиться. Но меня убедила соратница из Улан-Удэ – правозащитница Надежда Низовкина. Её аргумент: это важно фиксировать публично, как исторический документ. Сейчас дело ведут юристы, включая проект "Первый отдел". В российских судах решение, по сути, оставили в силе: Россия продолжает считать меня "иностранным агентом". Процесс идёт, отнимает время, хотя от меня требуется минимум.
– По-вашему, кто формирует "иноагентские" списки: Москва или регионы?
– Думаю, это начинается в регионе. Местным силовикам "виднее", кто, по их мнению, осмеливается "открывать рот", участвовать в антивоенных и деколониальных инициативах. А уже дальше бумаги уходят наверх. И это касается не только активистов. Есть много уголовных дел против обычных людей – за комментарии и переписки. Я недавно делала исследование по судебным базам Бурятии и увидела, насколько это массово: больше сотни политически мотивированных дел.
– Как вы думаете, почему бурятские силовики проявляют особое рвение?
– Потому что Москва боится распада и "дефедерализации", и национальные республики контролируют жёстче: чтобы люди боялись и даже не думали в эту сторону.
– Насколько популярны в Бурятии идеи деколониальности?
– Думаю, люди мало об этом думают, потому что заняты выживанием: Бурятия – одна из самых бедных республик. Если и есть разговоры про несправедливость и ресурсы, то чаще "на кухне", и это ни во что не выливается.
Бурятия находится на юге Восточной Сибири, это регион со смешанным индустриально-аграрным укладом экономики и характерной зависимостью от федеральных трансфертов. ВРП республики – ниже среднего по России, Бурятия входит в число отстающих субъектов РФ по экономическим показателям.
В 2024 году бюджет региона исполнен с дефицитом примерно 4,9 млрд ₽ (≈ 6,8 % бюджета); доходы составили около 109,6 млрд ₽, расходы – 114,5 млрд ₽.
Дефицит бюджета в 2025 году планируется на уровне примерно 5,9–6,6 млрд ₽ (в некоторых источниках упоминается ≈6,5 млрд ₽).
Проект бюджета Бурятии на 2026 год: ожидаемый дефицит превысит 9 млрд ₽, в связи с этим власти республики приняли вынужденное решение о приостановке действия четырёх социальных законов на один год.
"Я удивляюсь своей безрассудности"
В 2019 году Анна Зуева, будучи ведущей бурятского телеканала АТВ и собственным корреспондентом федерального канала ОТР, освещала протесты против итогов выборов мэра Улан-Удэ, на которых победил единорос Игорь Шутенков. В ночь разгона акции она находилась на площади Советов.
Сотрудники Росгвардии тогда применили слезоточивый газ. Людей бросали на асфальт, заламывали им руки. Зуева подошла к министру МВД Бурятии Олегу Кудинову, показала журналистское удостоверение и спросила, на каком основании происходят задержания? Министр отвечать не стал и быстро покинул площадь, заявив лишь, что силовики действовали в рамках закона.
Вскоре после этих событий Анна Зуева уволилась с телеканала АТВ.
"Я осознала, что после увиденного на площади Советов не смогу красиво и непринуждённо рассказывать своим телезрителям о "суперреспублике" и "городе для людей". Я не хочу заключать сделку со своей совестью", – написала она тогда в соцсетях.
После начала войны Зуева уехала не сразу. Еще год она продолжала работать в Бурятии, делала материалы для независимых редакций – иногда под собственным именем.
– Сейчас я удивляюсь своей безрассудности и инфантилизму. Тогда я ещё не до конца понимала, на что способна моя страна. Я делала репортажи для Радио Свобода, Сибирь.Реалии, "Белсата", написала большой текст для "Новой газеты" о том, как прошла мобилизация в Бурятии. Мы все знаем, насколько жестокой она была. Мне казалось, что это важно – работать вопреки страху. Но потом я поняла: я не хочу жить в России, не хочу участвовать в этой войне, финансировать её своими налогами и не хочу воспитывать сына в диктатуре.
– Как вы думаете, сегодня, спустя почти 4 года войны, в России можно заниматься той журналистикой, которой занимались вы еще в 2022-м, и при этом не сесть?
– Нет, я этого не представляю. Хотя, смотрю, в других регионах что-то пытаются аккуратненько делать и публиковать как-то. Я не знаю, как им удается делать репортажи. Сейчас вот одно медиа опубликовало материал о поездке с людьми, которые отправляются на войну, и об их разговорах. Это героизм.
"Я уехала ради сына"
"Последней каплей", подтолкнувшей ее к отъезду, по словам Анны, стала милитаризация школы, в которой учился её сын.
– Филиппу тогда было девять. Я показывала ему, что происходит в Украине: разрушенные города, военную технику. Без шок-контента. Я считаю, что лучше говорить с детьми честно, чем молчать или повторять пропагандистские формулы.
В школе начались "Разговоры о важном", подъём флага, гимн по понедельникам. Дома я говорила одно, а в школе он должен был быть "другим" – соглашаться, кивать, петь гимн. Так детей не воспитывают.
Отъезд из России, фото сделано в аэропорту, март 2023 года.
Я пыталась договариваться со школой, ходила к учительнице. Пожилая женщина говорила мне, что это не пропаганда. Мы даже нашли компромисс, договорились, что он будет ходить через раз, петь не будет, но я понимала: защитить его от этого я не смогу. Я уехала фактически в никуда. Было страшно, но гораздо страшнее было оставаться.
Страхи были очень земные: что не хватит денег, что не смогу работать, что не вытяну язык. Сначала была Турция, потом Чехия, Польша, в итоге – Эстония. Со временем всё устроилось. Филиппу сейчас 12, он учится в эстонской школе, говорит по-эстонски, играет в футбол. Я переживала сильнее, чем он.
Филипп
– Как родители восприняли ваш отъезд?
– Это самая тяжёлая тема. Родителям за 75, расставаться им было очень тяжело. Они не хотели отпускать, просили "перетерпеть", уйти из профессии, подождать. Было много слёз. Но меня не переубедить. Мы тепло попрощались, они отвезли нас в аэропорт. С тех пор не виделись: им трудно куда-то ехать, нет загранпаспортов. Мы общались через мессенджеры, но в последние месяцы связь стала сложнее – всё замедляют, блокируют, и общение почти сошло на нет. Они у меня очень здоровые люди, сами по-прежнему дачу возделывают, но объяснить пожилым людям, как установить VPN и другие технические детали очень сложно. Я пока не нашла решения этой проблемы.
"Из Бурятии вывозят не только лес – вывозят тела"
Бурятия оказалась одним из регионов с наиболее высоким уровнем военных потерь среди субъектов РФ. По данным BBC и Медиазоны, на декабрь 2025 года в войне погибло не менее 4009 выходцев из Бурятии. Осенью 2022 года исследование "Важных Историй" показало, что процент мобилизованных в Бурятии составлял ≈ 3,66 % от населения региона – в 3,07 раза выше среднего по России. Для сравнения, в Москве уровень мобилизации был около 0,64 от среднего по стране (то есть заметно ниже среднего).
– Почему, на ваш взгляд, именно Бурятия стала лидером среди российских регионов по числу контрактников, мобилизованных и погибших на войне.
– Бурятия из-за налоговой и хищнической политики Москвы – бедная республика, – говорит Анна Зуева. – Когда нет нормальной работы и перспектив, военная служба становится одним из немногих способов выживания. К тому же это приграничный регион с большим количеством военных частей. Именно отсюда людей отправляют на войну одними из первых.
Анна вспоминает, как проходила мобилизация: людей забирали массово, приходили по ночам, учителя разносили повестки, главы поселений старались перевыполнить план.
– Москве не жалко жителей регионов. Их воспринимают как ресурс. Из Бурятии Москва вывозит лес, золото, Байкал используют как бренд и источник прибыли – и точно так же вывозят людей. Тела.
– У вас есть знакомые, которые погибли на этой войне?
– Двое моих знакомых юности погибли в Луганской области, во время командировки в городе Стаханов. Мы вместе учились в университете, играли в баскетбол: я – в женской сборной, они – в мужской. Они работали в Росгвардии. Их убил удар HIMARS, они жили в одном общежитии и погибли одновременно.
Был ещё один бывший одноклассник. Он ушёл на войну из колонии – типичная история: тюрьма, обещание свободы и фронт. Тоже погиб. У меня нет жалости к российским военным – даже если это знакомые. Мне жаль украинцев, которые четвертый год гибнут под российскими пулями, бомбами и ракетами. Вот их мне жаль. А российских военных и силовиков, которые погибают в Украине и даже своих знакомых, мне не жаль.
На конференции по безопасности имени Леннарта Мери, май 2025 года. Журналистка из Белоруси Наталья Радина, руководитель фонда «Открытая Эстония» Mall Hellam, Анна Зуева
Будучи в эмиграции, некоторое время Анна работала и в антивоенном фонде "Свободная Бурятия". Говорит, что ушла оттуда осознанно и без публичных конфликтов.
– Первые полтора года фонд действительно был фондом: помогал людям, вывозил от мобилизации, оплачивал юридическую помощь. Потом деньги закончились, людям стало страшно обращаться, фонд получил все возможные дискриминационные статусы и постепенно превратился в медиа. Я из этого выросла и ушла.
"Лучше ужасный конец, чем ужас без конца"
– Каким вы видите будущее Бурятии и России?
– Я не верю в "прекрасную Россию будущего". Более того, я не верю в российскую оппозицию, которая сегодня существует за границей и претендует на политическое представительство. Проблема в том, что она в массе своей остаётся имперской. Эти люди не готовы называть вещи своими именами. Они боятся прямо сказать, что Россия – агрессор, что она ведёт колониальную войну, что национальные республики имеют право на выход. Им проще ругаться между собой, чем честно посмотреть на устройство страны.
Российская оппозиция за границей постоянно конфликтует – не с Кремлём, а друг с другом. Вместо того, чтобы говорить о войне, ответственности, колониальной политике Москвы, они выясняют отношения, меряются легитимностью, устраивают публичные скандалы.
Эти люди могут быть против Путина, против войны, против репрессий – но они не готовы отказаться от идеи "единой и неделимой" России. Они не могут принять мысль о том, что национальные республики имеют право на самостоятельность, на выход, на собственное будущее. Любой разговор о независимости Бурятии, Татарстана, Якутии вызывает у них раздражение и страх.
На деколониальной конференции в Берлине, июль 2025 года
Именно поэтому у меня нет ощущения, что эта среда способна стать основой для каких-то реальных изменений. Это имитация политики, а не политика. Отсюда и постоянные конфликты между российской оппозицией и деколониальными активистами. Потому что у нас принципиально разные взгляды. Они хотят смены власти, но сохранить империю. А я считаю, что демократических империй не бывает и что лучше ужасный конец этой империи, чем ужас без конца внутри неё.
Я хочу, чтобы Бурятия была независимой и субъектной. Чтобы люди сами решали, как им жить, какими ресурсами распоряжаться, на каком языке говорить и какое будущее строить для своих детей.
– Анна, не могу тогда не задать еще один вопрос. Есть ведь мнение о том, что деколониальные активисты зачастую не готовы к дискуссии, к иной точке зрения на имперскую историю России. И игнорируют исторический опыт, свидетельствующий о том, что мирный, без большой крови, распад империи вряд ли возможен.
– Нарратив о том, что "империи не распадаются без крови" – пугалка путинской пропаганды и так называемой "российской оппозиции", я бы даже сказала "московской оппозиции". Люди в Кремле и "политики в изгнании" в этом очень похожи, и не только в этом, как показывает время. Изредка читая посты представителей "оппозиции" из Москвы и Санкт-Петербурга, я ловлю себя на мысли, что не раз слышала это от российских чиновников высшего уровня и Путина.
"Империи не распадаются без крови"?! Да, ладно! Кровь уже льется рекой, причем с 1991 года! Войны, которые вела "великая и могучая" Россия в Чечене, Грузии, и которую 11 лет ведет в Украине – это уже полмиллиона смертей, и их будет только больше, если Российская "Федерация" будет существовать, при этом не важно, кто ею будет руководить – Мишустин или Ходорковский.
И еще важный момент: ужастики о резне во время распада РФ и этнических чистках – это представление о других народах, например, бурятах, калмыках, алтайцах, чувашах как о недолюдях, которые не могут ничего решить мирно и профессионально. А еще это стереотип, что представителей других народов надо держать на цепи и контролировать их. Это империализм и шовинизм в одном флаконе. Этой болезнью в той или иной степени заражено всё население России.
Пример: во время выхода Эстонии из состава СССР (а этот процесс длился два года!) никто не погиб.
– Вы по дому скучаете?
– Я скучаю не по России как месту на карте. Я скучаю по Бурятии – по Байкалу, по дому родителей, по запахам детства. Если Бурятия станет независимой, я приеду туда в гости. Но жить я буду в Эстонии. Она стала моим домом.
– Хотели бы вы, чтобы ваш сын когда-нибудь вернулся в Россию?
– Нет. Я этого не хочу и никогда этого не скрывала. Я не хочу, чтобы он жил в стране, которая ведёт захватнические войны, подавляет инакомыслие и воспроизводит насилие как норму. Я не вижу для него будущего в России – ни сейчас, ни в обозримой перспективе. Он уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что происходит. Он знает, почему мы уехали, и принимает это. Его будущее – точно не в стране, где детей учат маршировать, молчать и подчиняться. Я сделала свой выбор ради него – и не жалею об этом.
– Балтийское море может вам заменить Байкал?
– Нет, конечно. Но гулять у моря в Таллине я люблю. Оно холодное, как Байкал. Наверное, в этом есть что-то символическое.