В июне 1866 года в Сибири началось одно из самых крупных восстаний польских ссыльных против царской администрации. Несколько тысяч человек, вооруженных косами, нанесли серьезный урон правительственным войскам. Планы у восставших были довольно смутные, одни рассчитывали пробиться на Дальний Восток и уплыть в Америку, другие мечтали об освобождении Сибири от колониальной зависимости по примеру Соединенных Штатов.
Sybiraki
Зимой 1769 года бригадир Суворов был удостоен чина генерал-майора за блестящие успехи в разгроме польских конфедератов, выступавших за независимость Польши от России. Дело можно было бы решить политическими маневрами, ведь сам король Польши Станислав Август выступал скорее на стороне русских, он был готов уравнять в правах польских католиков и православных. Он даже подписал трактат о "вечной дружбе" Речи Посполитой и России. Но, как показывает практика, именно после подписания подобных документов и начинаются самые кровопролитные войны.
Гордые польские католики взбунтовались против собственного короля и российского протектората. Началась гражданская война. И сложный "польский узел" Екатерина II предпочла не распутать, а разрубить, отправив в соседнюю страну войска. В дело на стороне непокорных поляков вмешались Франция, Саксония и, наконец, Турция, которой начавшаяся война обошлась дороже всех – она потеряла Крым. В 1774 году кампания закончилась полным поражением и Турции, и польских конфедератов. Произошел первый (но далеко не последний) раздел Речи Посполитой между Пруссией, Австрией и Россией.
А где поражение, там пленные.
Сотни и тысячи поляков, участвовавших в мятежной "Барской конфедерации", побрели по этапам, позвякивая кандалами. Большинству из них – надолго или навсегда – предстояло переселиться в край, о котором в Европе ходили мрачные легенды как о месте для жизни абсолютно невыносимом. В Сибирь.
Впрочем, вскоре оказалось, что благородное происхождение (а среди ссыльных были представители знатных польских родов, студенты, ученые, священники) и шляхетская витальная сила не позволяют им безвестно сгинуть в сибирской глубинке. Многие на новом диком месте устроились вполне неплохо, обзавелись хозяйством, давали уроки, женились на русских красавицах. Кого-то даже принимали на военную службу. Так, конфедераты тобольского батальона были включены в состав войска, принимавшего участие в подавлении восстания Пугачева, – но, правда, и на стороне "пугачевцев" воевало несколько десятков поляков.
Так или иначе, от Красноярска до Якутска начала формироваться своеобычная польская диаспора, которая год от года пополнялась новыми переселенцами. Польша бунтовала против навалившейся на нее Российской империи – и лучшие представители польского общества оказывались в сибирской ссылке. После восстания Костюшко (1794) в Сибири оказалось 5 или 6 тысяч поляков, после первого Польского восстания (1831 года) – больше десяти тысяч, а после кровавого подавления в 1864 году второго Польского восстания новый "урожай ссыльных" достиг 20 тысяч. Причем большинство селили в крупных городах – Минусинске, Тобольске, Красноярске, Якутске, где за ними легче было осуществлять надзор.
И это почти мгновенно сделало поляков "изюминкой" сибирского светского общества. Красивые, прекрасно образованные, импозантные... Что еще нужно иностранцу для успеха в России? А если это еще и Сибирь, где 99 процентов ссыльных – уголовники, лишь слегка разбавленные пожилыми декабристами и их немолодыми женами… Понятно, что поляки имели оглушительный успех. И многие, даже получив возможность вернуться на родину, предпочитали остаться в Сибири.
Еще генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев Амурский с некоторым беспокойством писал императору, что не следует собирать яркую и "взрывоопасную" польскую диаспору в сибирских городах, но поскольку Сибирь в те времена рассматривалась российскими властями как идеальная тюрьма, эти опасения прошли мимо тугого императорского уха. Польский "sybirak" ("сибирак" – так ссыльные поляки и приехавшие к ним в Сибирь родные называли сами себя) чувствовал себя вольно и уверенно. Настолько вольно, что, когда в начале 60-х годов XIX века красноярский губернатор П. Замятнин в отчаянии задумал выслать из города ссыльных участников польского восстания как "опасных врагов женской добродетели" и издал для этого специальный приказ, у него ничего не получилось. Возмущённые красноярские дамы из высшего общества написали десятки писем в Петербург – и добились отмены указа, а губернатор вскоре лишился своей должности.
С другой стороны, Сибирь поляков и сама не отпускала. Так, например, неудача постигла и вполне человеколюбивое предложение тобольского губернатора с замечательной фамилией Деспот-Зенович, предлагавшего быстрее возвращать в Польшу хотя бы детей 15–16-летнего возраста, пришедших в Сибирь без родителей, и женщин, добровольно пришедших за мужьями, в случае смерти последних. В Петербурге его предложение, как говорится, "положили в долгий ящик".
Никто не знал, когда эти бюрократические ящики откроются. При каком императоре, при какой власти? А жить надо было здесь и сейчас.
И они – жили.
Крестьяне работали на земле, коммерсанты открывали свой бизнес, купцы торговали. Ученые "на новом материале" продолжали работу, которую начали еще в европейских университетах. Геолог Александр Чекановский исследовал Нижнюю Тунгуску, географ и палеонтолог Иван Черский изучал Иркутскую губернию, зоолог Виктор Годлевский составлял каталоги фауны Восточной Сибири…
Но все они продолжали мечтать о свободной Польше. И у многих закрадывалась мысль, что судьба их родины во многом зависит от перемен, которые произойдут в России. Империя может рухнуть – если ее разрушить изнутри. А начать, может, стоило бы как раз с Сибири, которая переполнена политическими ссыльными.
И правда, к середине 60-х годов количество не только ссыльных поляков, но и русских "политических" здесь исчислялось многими тысячами. Они даже под бдительным надзором полиции тянулись друг к другу, организовывали кружки и тайные общества – пока довольно безобидные, но многочисленные. Все это напоминало хорошо заготовленное топливо для революционного костра, к которому достаточно поднести спичку, чтобы начался пожар.
И такой спичкой в 1865 году попытался стать человек с говорящей фамилией Серно-Соловьевич.
Мечта о Свободославии
Жизнь его начиналась безоблачно. Николай Серно-Соловьевич родился в 1834 году в Петербурге, в семье чиновника военного министерства, учился в знаменитой Ларинской гимназии, а потом в Александровском (бывшем Царскосельском) лицее. И дальше все шло по распорядку "хороших семей": закончив лицей с серебряной медалью, юноша поступил на государственную службу, делопроизводителем в канцелярию, где служил в комитете по крестьянским делам. Там как раз шла работа с документами по подготовке отмены крепостного права, и Николай погрузился в нее с головой. Да так глубоко, что уже не вынырнул.
Узнавая все больше о реальном положении крестьянства в России, он переполнялся возмущением. Сперва оно выплеснулось в докладную записку Александру II, которую он лично отвез в Царское Село – и где предлагались радикальные меры по освобождению и улучшению жизни крестьян. Записку царь оставил без внимания, но пылкого юношу немедленно перевели из канцелярии в Земский отдел Министерства Внутренних Дел, а потом и вовсе определили в комитет по устройству крестьянского быта под Калугой. Мол, хочешь делать для крестьян добро – пожалуйста! Но только строго по регламенту, а "идеи" держи при себе.
Однако в Калуге как раз жили вернувшиеся из ссылки декабристы Батеньков, Свистунов, Оболенский и петрашевец Крашкин, с которыми Серно-Соловьевич сошелся почти мгновенно. Через год он уже был радикальным революционером, сочинял гневные статьи и воззвания, а в 1860 году совершил акт "революционной инициации", почти обязательный в те годы для пламенных борцов с царизмом: отправился в Лондон, где свел близкое знакомство с Герценом и Огаревым.
Вернувшись из Англии, Серно-Соловьевиче немедленно уволился с государственной службы, зато начал писать еще больше статей и прокламаций, и почти перешел на нелегальное положение. То есть к 25 годам в нем не осталось ничего от мальчика из приличной чиновничьей семьи, зато "тайная" революционная слава стремительно росла. Вскоре он свел близкое знакомство с Чернышевским, который (хотя был старше на 7 лет и уже прославился как один из редакторов "Современника"), писал с восхищением в письме Добролюбову: "Порадуйтесь! Я в закадычной дружбе с Серно-Соловьевичем!"
Осенью 1861 года Николай вместе со своим братом Александром принял участие в создании революционной организации "Земля и воля" и стал членом её ЦК. А месяц спустя в Берлине вышла его брошюра "Окончательное решение крестьянского вопроса", с критикой реформ Александра II, которая стала основополагающей для пары поколений русских революционеров.
Не удивительно, что для царской охранки Серно-Соловьевич виделся столь же опасной фигурой, как и Чернышевский. Поэтому в 1862 году арестовали их одновременно. Под следствием "сидели" они тоже рядом, в соседних камерах Александровского равелина. Оттуда, кстати, легко доходили письма в Лондон, и в одном из них Серно-Соловьевич писал Герцену: "Я проклял бы тот час, когда сделался атомом этого безмозгло-подлого народа, если бы не верил в его будущность". То есть страсть в нем кипела нешуточная, и никакой тюрьме потушить ее не удавалось.
В 1864 году и Чернышевского, и Серно-Соловьевича приговорили к гражданской казни и ссылке в Сибирь. Правда, приговор Чернышевскому вышел жестче: 12 лет каторги и вечная ссылка в Забайкалье (лишь перед смертью ему удалось вернуться на родину, в Саратов). Серно-Соловьевичу тоже поначалу присудили каторгу, но почти сразу ее отменили, оставив лишь бессрочную высылку в Сибирь. 27 июня 1865 года он был отправлен в Тобольск, а оттуда – в Красноярск. Говорят, по дороге русские и польские революционеры из "Земли и воли" пытались устроить ему побег, но неудачно.
Зато в Красноярске, где в 1865 году обитало около трех тысяч русских и польских "политических" ссыльных, Николая ждали почти с нетерпением. Там собрались люди решительные, не теоретики, а практики революционной борьбы. Например, Павел Ляндовский, сын врача, которые еще юношей прославился как начальник варшавских "штилетников" (политических убийц, среди прочего устроивших покушения на великого князя Константина и наместника королевства Польского Ф.Ф. Берга). Или – Валентин Левандовский, активный участник Польского восстания с огромным боевым опытом. Они были готовы к заговору, душой которого уже через несколько месяцев стал Серно-Соловьевич.
К январю 1866 года в Красноярске сформировалась боевая организация, целью которой было полномасштабное сибирское восстание. Была установлена территориальная система боевых отрядов. Губерния делилась на округа, округа – на волости. Каждая волость должна была дать не менее ста повстанцев. План распространялся не только на Енисейскую губернию. В Тобольске начальником повстанческого отряда был назначен Ксаверий Александрович, в Омске – Юзеф Костелковский, в Иркутске возглавлял восточный революционный комитет Густав Шарамович.
Восстание должно было начаться одновременно и на Нерчинских рудниках, и в Западной Сибири, и в Канском округе, и на Троицком солеваренном заводе. Целью же восстания – ни много ни мало – было создание на территории всей Сибири нового свободного государства, которое по предложению Серно-Соловьевича решили назвать Свободославией. В ее временное правительство должны были войти Чернышевский (план освобождения которого уже разрабатывал Ишустинский кружок в Москве), публицист "Современника" Михаил Михайлов, издатель оппозиционной газеты "Слово" Иософат Огрызко и сам Серно-Соловьевич. Причем, замышляя это новое государство, заговорщики имели в виду, что Сибирь должна освободиться от колониального ига, как это уже сделали Северо-Американские Соединенные Штаты и некоторые страны Латинской Америки.
Звучит, конечно, безумно – но план был вполне серьезный, и опирался он в основном на поддержку многих тысяч ссыльных поляков, которые готовы были начать восстание с оружием в руках. Дальнейшие события показали, что решимость эта у них действительно была, вот только организация заговора оказалась абсолютно провальной.
Незадолго до назначенной даты (вероятно, бунт планировалось начать в конце февраля 1866 года) Левандовского и других польских организаторов восстания неожиданно перевели в Канск, и Серно-Соловьевич тоже попал в этот этап. Силы повстанцев "распылялись", и чтобы координировать планы, требовалась активная переписка. Вскоре одного из курьеров, отвозивших письма в Красноярск, арестовали, и стало ясно, что заговор раскрыт. Впрочем, он, видимо, был раскрыт гораздо раньше: у полиции был осведомитель, который давно сообщал о всех планах заговорщиков, и их отправка из Красноярска в Канск не была простой случайностью...
Все это выяснилось в начале февраля 1866 года. Но как раз в этот момент Серно-Соловьевич, не подозревая о нависшей беде, сумел добиться своего перевода в Иркутск, где он планировал начать восстание. И эта поездка оказалась для него роковой.
Случайно или нет, но уже на подъезде к Иркутску узкие сани, на которых везли ссыльных, попали в глубокую яму и перевернулись. Лошади испугались и понесли. Серно-Соловьевич выпал в снег, и, возможно, уцелел бы – но огромная шуба с широкими полами зацепилась за полозья, и его поволокло по обледеневшим сугробам. Так его и втащило в ворота Иркутского острога – со сломанными ребрами и пробитой головой.
Говорят, что первыми к нему подбежали польские ссыльные, и он еще успел что-то шепнуть одному из них. В шубе были зашиты документы и планы заговорщиков – и поляки, которые уже знали о провале, унесли шубу с собой, чтобы уничтожить все спрятанные в ней бумаги. Возможно, это успело спасти жизнь многим. Сибирские власти не вполне осознали масштабы готовившегося заговора – и решили не докладывать о нем в Петербург, ограничившись тем, что отправили заговорщиков по разным тюрьмам. А через месяц в Петербурге прозвучал выстрел Каракозова, неудачно покушавшегося на жизнь Александра II, и сообщать о том, что в Сибири тоже что-то не в порядке, стало совсем неудобно...
К тому же, казалось, что теперь все в порядке.
Ведь главный руководитель заговора, 31-летний ссыльный Николай Серно-Соловьевич, скончался от полученных ран в лазарете иркутской тюремной больницы.
Война на берегах Байкала
Да, заговор раскрыли. Многим, особенно сибирскому начальству, он казался абсолютно "игрушечным", чересчур романтическим, чтобы представлять реальную угрозу. Но поляки в Сибири относились к бунту всерьез. Некоторые действительно собирались взять в руки оружие – пусть не ради "Свободославии", а хотя бы для собственного освобождения.
И летом 1866 года на стройках Кругобайкальской железной дороги, где работали тысячи польских ссыльных, все-таки вспыхнуло настоящее восстание. Его возглавили бывший капитан русской армии Нарциз Целинский и 30-летний музыкант, пианист Густав Шарамович – умный и энергичный красавец, блестящий и пылкий оратор. Они не имели прямого отношения к заговору Серно-Соловьева, но знали от своих товарищей, что в Иркутске зимой планировалась "польская революция", и с воодушевлением готовились к решительным действиям. Когда же стало известно, что заговор провалился, решили действовать сами.
План был прост и отчаян: разоружить конвой, захватить лошадей, пробиться через горы Монголии в Китай, дойти до океанского побережья – и там договориться с англичанами, чтобы они помогли перебраться на кораблях в Америку, а оттуда уже открывался свободный путь на родину. Оружия у них не было – но со времен восстания Костюшко "фирменным" орудием польских повстанцев считались косы, торчком насаженные на древки. Их байкальские заговорщики приготовили несколько сотен. Такие импровизированные пики – оружие, конечно, не слишком смертоносное, но когда их много, выглядят устрашающе.
Вечером 24 июня 1866 года одна из партий польских ссыльных на станции Култук напала на своих конвойных, отняла оружие и, захватив лошадей, отправилась дальше по тракту на почтовую станцию Амурскую. Там повстанцы также разоружили охранявших ее солдат, обрезали телеграфное сообщение с Иркутском – и вместе с примкнувшими к ним людьми двинулась дальше. По пути всюду перерезали телеграфные провода (вот для чего косы подходили как нельзя лучше!) и, по возможности, запасались взятыми у солдат винтовками и боеприпасами. Уже через пару дней маленький польский отряд с самодельными пиками превратился в довольно серьезное боевое подразделение из тысячи человек, вооруженных винтовками и ружьями. Почти всем бунтовщикам доводилось раньше участвовать в сражениях, так что им не нужно было объяснять, как обращаться с оружием и исполнять приказы. Но им навстречу из Иркутска и Селенгинска были высланы казаки и три отряда пехоты, более 3000 человек. Силы были явно не равны.
Вскоре на станции Лихановской грянул первый бой: повстанцы пытались штурмовать дом, в котором заперся станционный гарнизон. Однако штурм не увенчался успехом, поскольку в разгар сражения к берегу причалил пароход, на котором к осажденным прибыло подкрепление. Поляки подожгли станцию и отступили.
Соединившиеся русские отряды начали преследование. Иногда им приходилось вступать в рукопашные схватки, в которых польские повстанцы демонстрировали неожиданную ловкость и мужество. Их "несерьезные" пики, сделанные из кос, на деле оказались опасным оружием, и русские войска начали нести заметные потери. В боях, которые продолжались больше месяца, погибло несколько сот поляков и не меньше 30 русских солдат. Гибли и офицеры.
Так, например, погиб молодой поручик Николай Порохов, добровольно присоединившийся к экспедиции в надежде отличиться в боевых действиях. Перед походом он не без кокетства писал в своем дневнике: "Иду против поляков. Интересно было бы вернуться легко раненным". Но легко не получилось. Говорят, с револьвером он бросился в лесную чащу, где наткнулся на нескольких "косиньеров", выпустил все заряды, убив и ранив несколько человек, но был проколот пикой и умер на месте.
Эта война, возможно, продлилась бы до глубокой осени – но после крупного сражения, которое произошло 25 июля в долине реки Темник, у повстанцев закончились боеприпасы. Они находились как на ладони у русских стрелков, которые могли расстреливать их будто мишени в тире. Укрыться было негде, и Нарциз Целинский, видя, как один за другим умирают его друзья, принял решение сдаться.
В плен было взято более 600 человек, в том числе и руководители восстания. Всех их перевезли в Иркутск, где в октябре состоялся военно-полевой суд. Семь человек были приговорены к расстрелу, 60 осуждены на каторжные работы, остальные отправлены на поселения в отдаленные места Сибири. Командующий войсками утвердил приговор четырем смертникам – организаторам восстания Целинскому и Шарамовичу и еще двум командирам повстанческих отрядов.
Приговор был приведен в исполнение 15 ноября. Это была публичная казнь, и один из ее очевидцев, ссыльных поляков, рассказывал потом о ней так:
"...Красавец Шарамович сошел с позорной колесницы первым, и к нему подошел ксендз Шверницкий – сам бывший ссыльный. Ксендз был бледен, и руки его дрожали. "Отец! – сказал Шарамович. – Вместо того чтобы подкрепить нас словом Божьим и придать нам мужества в последние минуты, ты сам упал духом и нуждаешься в поддержке. Успокойся и молись не за нас, а за будущее Польши. Нам все равно, где погибать за свое отечество – у себя ли дома или в изгнании. Мечта, которая всегда была нашей путеводной звездой, не умрет и после нас. Вот что нас подкрепляет и утешает". Произнеся экспромтом эту речь, Шарамович обнялся с товарищами и пошел к одному из врытых в землю столбов. Когда стали надевать на него саван, он сорвал с головы шапку, швырнул ее вверх и крикнул по-польски: "Еще Польша не погибла!"
Грянули выстрелы, и на этом закончилась история "Сибирского легиона вольных поляков" – так Шарамович и Целинский называли свою маленькую армию, просуществовавшую всего один месяц. Кроме этого (конечно, довольно высокопарного) описания казни, практически никаких других воспоминаний о ней не осталось.
Не сохранилось ни пик, ни самодельных флагов, которые целый месяц развевались над берегами Байкала. Но лозунгу, написанному на флагах, под которыми мятежные поляки шли в бой в 1866 году, предстояла долгая жизнь...
Лозунг "За нашу и вашу свободу" родился в 1831 году в Польше, во время демонстрации в поддержку русских декабристов. Он снова стал легендарным спустя сто лет, в 1968 году, во время Пражской весны. И, скорее всего, его время наступит снова.
