18 июня отмечается Международный день паники. По данным ВОЗ, 20% населения Земли хоть раз переживало паническую атаку, а 3–5% подвержены паническому расстройству. Сибирь.Реалии поговорили с психологами и психотерапевтами о том, как справляться с этим тяжелым состоянием, а также выяснили, стали ли россияне паниковать больше на фоне войны.
"Война – это расщепляющая ситуация"
В своем довоенном интервью психотерапевт, супервизор Ольга Мовчан, говоря о влиянии пандемии на психологическое состояние общества, сравнивала ее с войной. Тогда еще никто не знал, что настоящая война уже не за горами.
– Ольга, что вы видите схожего и отличного в реакциях людей на пережитую нами пандемию и на войну, которую мы переживаем сегодня?
– Кое-что общее есть, в последнюю пандемию люди испытывали сильный страх смерти и потерь, и, увы, потерь было много. Колоссальное отличие в том, что вирус не персонифицирован, и человечество может объединится против этой угрозы. А войну начинают сами люди. Война – это расщепляющая ситуация, когда одни люди нападают на других, одни оказываются агрессорами, а другие – жертвами и героями. Это вызывает массу других переживаний.
– Война и пандемия – абсолютно разные вещи, – считает психотерапевт и психоаналитик Анастасия Рубцова. – Война вызывает шок, пандемия – всё-таки чаще нет. Она вызывала тревогу от средней до очень сильной, с ней связано множество тревожно-параноидных феноменов. Это связано с тем, что мы не можем видеть вирус, не можем разглядеть реальную опасность. И начинаем бояться какой-то неясной угрозы, разлитой в воздухе. Мыть яблоки хлоркой в надежде, что это нас спасет. Паника – острое физиологическое состояние, она долго держаться не может. А тревога может.
– Анастасия, вы в одном из своих интервью уже давали советы, как справиться с паникой. Как вы сами отреагировали на начавшуюся войну и были ли в состоянии сразу помогать кому-то как специалист?
– Я была в аэропорту, летела из Вены в Прагу. Стала читать новости. Это был шок. Шок отличается от паники – тебе не страшно, состояние описывается словами "я не понимаю, что происходит". На шок люди реагируют по-разному, кто-то в ажитацию впадает, кого-то парализует ужас, кто-то впадает в ярость. Я испытываю ажитацию, возбуждение. Я с ним долетела до Праги и еще пребывала в нем какое-то время – оно мне сильно помогло. Мне казалось, что можно что-то сделать, как-то изменить ситуацию. И я что-то пыталась делать, поддерживала кого-то из близких.
– Безусловно, я сама, мои близкие и мои клиенты демонстрировали высокий уровень тревоги, – вспоминает Ольга Мовчан. – Людей трясло, тошнило, была масса реакций, характерных для высокого уровня тревоги и ситуации, когда трудно разобраться со своими переживаниями. Должно было пройти время, чтобы люди сориентировались и поверили в реальность того, что началась война. Многие не могли поверить в происходящее. Людям нужно было найти новые опоры, чтобы функционировать в новых условиях.
С паническим расстройством – на войну?
– В Пскове не отпускают из военной части человека с паническим расстройством. Чем может обернуться мобилизация на войну с таким диагнозом?
– В состоянии паники человек может вести себя неадекватно и совершать опасные действия, поэтому удивительно слышать, что такого человека собираются отправить в зону боевых действий, – считает Ольга Мовчан. – При панике снижается контроль корковых отделов головного мозга и включаются более примитивные регуляторные механизмы – так птица бьется о прутья клетки. Человек может вести себя травмирующе по отношению к себе и другим – человеку трудно контролировать свое поведение.
– Мы не знаем, что за человек, кто ставил диагноз, в каких ситуациях у него бывают приступы паники, – отмечает Анастасия Рубцова. – Поэтому как отправка на фронт скажется на нем, предсказать невозможно. Но точно известно, что никто не пребывает в панике постоянно. В экстремальных ситуациях панических атак у людей не бывает. Когда ты убегаешь от тигра – паники точно не будет, мозг не может себе это позволить.
"Горечь, недоверие, гнев, возмущение, ярость"
– Мы наблюдаем в соцсетях периодически ожесточенные споры и взаимные обвинения между теми, кто остался в России, и теми, кто эмигрировал. Кажется, что изнутри и снаружи происходящее в России и война видятся по-разному. Это можно объяснить психологически?
– Люди в России по-разному отнеслись к войне и из шока выходили по-разному, – считает Анастасия Рубцова.– Когда ты внутри системы – работают одни сценарии, вне – другие. За границей преобладает такой спектр: горечь, недоверие, гнев, возмущение, ярость. Внутри было больше вытеснения, отрицания, потому что людям в России деваться некуда, они вынуждены проблему отрицать. У уехавших нет причины для этого.
– Реакции уехавших и оставшихся в начале войны были похожими, – отмечает Ольга Мовчан. – Но постепенно стало заметно расхождение. Насколько я могу судить, в России – более высокий уровень диссоциации (одна из примитивных психологических защит, которая возникает, когда человеку трудно соприкоснуться с тяжелыми переживаниями, и он пытается отделить себя от происходящего, начинает воспринимать реальность, как будто это происходит не с ним). Люди пытаются адаптироваться. На фоне происходящих в России репрессий растет уровень страха, люди перестают говорить (естественно, я говорю о противниках войны). Я слышу от коллег и знакомых, люди перестали обмениваться мнениями с коллегами и даже друзьями. Россияне вне страны чувствуют себя гораздо свободнее. У тех и других есть тяжелые переживания, связанные с ассоциацией с государством-агрессором. Но у тех, кто за границей, больше опор и возможностей встретиться с этими переживаниями, чем у тех, кто внутри. Люди, которые поддерживают войну, тоже переживают целый спектр чувств, которые отчасти связаны с адаптацией и попыткой приспособиться к ситуации, выживать и не соприкасаться с чувством стыда и вины – легче думать, что это кто-то другой виноват. Но вообще, травма агрессора тоже существует, и это тяжелое и травмирующее других состояние.
– Несмотря на пропаганду, которая уверяет, что "все идет по плану", война усилила невротизацию российского общества?
– Несомненно. Во время войны мы оказываемся вовлеченными в три основных психологических процесса. Во-первых, это реализация психотического способа решения конфликта, это решение конфликта через психоз. Во-вторых, война – это колоссальная травматизация. Травматическим процессом оказываются захвачены и те, кто находится в зоне военных действий, и свидетели травмы, те, кто наблюдают происходящее со стороны. Война России против Украины влияет на людей из других стран, особенно из тех, где люди были вовлечены во Вторую мировую войну и советскую историю. На международной программе, которую я вела в марте 2022 года, я увидела, как сильно влияют события на людей из этих стран. Участники переживали сильный страх. Вспоминали: кто-то – выражение лица бабушки, рассказавшей о советских танках в Праге в 1968 г, кто-то – сжатые кулаки деда, когда он рассказывал об оккупации Эстонии. У многих людей и в России, и в других странах актуализировалась трансгенерационная память.
– Цифр не имею, но интуитивно могу сказать, что уровень невротизации в России должен вырасти, – говорит Анастасия Рубцова. – Посмотрите на людей вокруг себя, понаблюдайте. Если люди стали раздражительнее, уровень их самоконтроля снизился, если они стали больше пить, употреблять наркотики, ссорится, проявлять насилие к детям и старикам, совершать девиантные поступки – значит, невротизация выросла. Но она в России всегда была очень высокой. И уровень недоверия друг к другу за последний год должен был вырасти очень сильно. Потому что доносы, аресты – ты не знаешь, кто из соседей или родителей одноклассников завтра напишет на тебя донос и за что. И в целом российское общество довольно агрессивно, причем к своим же.
– Вот буквально сейчас в Белгороде люди жарят шашлыки, а за несколько километров от них стреляют и эвакуируют людей. Внешне кажется, что наши люди, особенно если у них никто не воюет, и они сами не под бомбами, как раз умудряются никак не реагировать на войну. Жить, будто ничего не происходит. Это впечатление отражает их реальное состояние или оно обманчиво?
– Вы описываете диссоциацию, о которой я уже сказала, – напоминает Ольга Мовчан. – Человек воспринимает реальность так, как будто бы она не имеет к нему отношения. Происходящее распадается на несколько несоприкасающихся реальностей, которые трудно совместить. Там стреляют, а тут шашлыки. Такое случается при травматических событиях или при психотическом опыте, когда переживания оказываются чрезмерными. В малых дозах это нормально, а в больших – опасно, люди могут начать вести себя неадекватно. В сочетании со злобой и ненавистью диссоциация может быть причиной тяжелой психологической и физической жестокости. Люди становятся очень травматичными.
– У людей разная реактивность, – поясняет Рубцова. – Кто-то из белгородцев каждую ночь снаряд ждет, спать не может, а кто-то ничего не замечает. Люди с низкой реактивностью, а ещё с низким уровнем интеллекта, образования. Вообразите: человек без образования, новости не читает, над ним не стреляют – что ж ему шашлыки не пожарить? Большая адаптивность – эта не самая большая беда в истории человечества. Я много консультировала людей в последний год, в том числе и людей, сбежавших от войны.
И даже если люди не говорят о войне – надо понимать, что это сейчас главная тема, которая оказывает воздействие на все сферы нашей реальности. Возможно, это самое яркое событие в нашей жизни, и, надеюсь, ничего страшнее с нами уже не случится.
Паника по плану?
– День паники придуман, чтобы выпускать эмоции и страхи наружу, а не копить их, дать себе возможность попаниковать. Разве можно контролировать эти эмоции и давать им выход произвольно, по какому-то расписанию?
– Практика показывает, что у людей не очень получается их контролировать, поэтому мы имеем такие диагнозы, как паническое расстройство, в частности, – рассказывает говорит психолог, специалист по коррекции тревожных расстройств Андрей Аксюк. – Паника – это очень сильное проявление тревоги, страха. В клинической практике есть целая группа – спектр тревожных расстройств. Если бы панику можно было эффективно контролировать, то и расстройств бы не было. Давать себе время по расписанию паниковать – такая практика есть, она используется с разной степенью эффективности в зависимости от способности человека. Есть такое упражнение – ограничить свою тревогу часом или 30 минутами в течение дня. Выделить специально время, в которое я сяду и буду тревожиться.
– Почему одни люди паникуют по малейшему поводу, а другие спокойны даже в стрессовых ситуациях? Можно ли этому научиться?
– Доказательная терапия строится на биопсихосоциальной модели. Мы объясняем поведение человека через три фактора. Биологический – какие у него есть особенности физиологии, нервной системы, в целом конституции тела. Потому что это влияет на переносимость стресса. Люди не одинаковы. У кого-то преобладают процессы нервного возбуждения, у кого-то – торможения. Второй фактор – психический, иными словами, это опыт человека. Возможно, что кто-то не паникует, потому что он жил в очень безопасном мире, а кого-то дома били. И третий фактор – культура и социум. Например, есть культуры, где нормально относятся к живой активной экспрессии (горячий кавказский нрав), на другом полюсе – сдержанные северные народы. Кто-то паникует, а кто-то нет в зависимости от совокупности этих трех факторов.
– Важно, в каком состоянии наша нервная система и какая у нас от природы реактивность, – добавляет Анастасия Рубцова. – Реактивность у всех разная, так же как порог переносимости боли, например. Чья-то нервная система будет всегда чувствительна к малейшему стимулу, а чья-то нечувствительна. Мы можем натренировать привычку и адаптироваться к определенным видам стрессов. Условно, если паническую атаку вызывает поездка в метро, а ездить нужно каждый день, то мы постепенно обучимся. Но реактивность у нас все равно останется высокой. И мы будем реагировать сильно на много что. Так что наша задача – следить за общим благополучным состоянием нервной системы. Много спать, много двигаться, заниматься психогигиеной, не смотреть с утра до ночи новости и строить хорошие теплые отношения с близкими людьми. Тогда нам легче будет справляться в том числе и с паникой.
– Какой способ справиться с паникой можно считать наиболее эффективным?
– О какой панике мы говорим? – уточняет Андрей Аксюк. – В бытовом смысле – это когда человек в стрессовой ситуации начинает суетиться, искать пути решения, очень непродуманные. Мы это называем паникерством. В клинической практике паника – это вполне определенное состояние максимального возбуждения, очень сильного страха, ужаса, как будто человеку грозит смертельная опасность. Поэтому надо определиться, о чем мы говорим. Если бытовой – здесь могут подойти техники релаксации и когнитивно-поведенческой терапии. Их множество сейчас, и в России по любому направлению можно найти специалиста. Если второе – это больше физиология. Здесь мало что мы можем сделать. Если адреналин попал в систему, то тут ничего не поделаешь. Нужно дождаться, когда он выйдет из системы. Слава богу, мы не можем его постоянно синтезировать, а то бы некоторые из нас жили в замкнутом кругу.
– Стоит ли скрывать от близких свое паническое расстройство?
– Все зависит от обстоятельств. Есть регионы, где наличие любого психического расстройства, особенно подтвержденного – это стигма, т. е. оно способствует отчуждению человека в обществе. Поэтому скрывать или нет, необходимо решать, руководствуясь соображением: поможет ли это человеку в долгосрочной перспективе справиться с негативными последствиями паники? Если близкие поймут и помогут преодолеть расстройство, то это помощь, которой мы себя лишаем. Но если близкие будут настроены враждебно, то стоит поискать другие пути, и это будет сложнее, – говорит Аксюк.
Диагноз для всех?
– Вообще, какой диагноз можно поставить сегодня российскому обществу – оно в каком психологическом состоянии пребывает?
– Каков диагноз общества? Это то, от чего бы я рекомендовал всем воздерживаться, – говорит Андрей Аксюк. – Общество – это конкретные люди, и ставить им диагноз клиническим языком – это просто ведет к увеличению дистанции между ними и тем, кто этот диагноз ставит. Мы больше понимать этих людей не станем.
–Мне не хотелось бы ставить диагнозы, – соглашается Ольга Мовчан. – Я уже сказала, что все мы, кто ассоциирует себя с Россией, захвачены психотическим и травматическим процессом, включающим актуализацию трансгенерацонного опыта, связанного со Второй мировой войной, сталинскими репрессиями и советским прошлым в целом. Не случайно в России закрыли "Мемориал", снимают таблички "Последнего адреса" – это все связано с уничтожением памяти и невозможностью пережить этот ужасный исторический опыт.
– Какой выход из этого?
– К сожалению, мало, кто может ответить на этот вопрос. Но есть несколько очевидных с точки зрения психотерапевта вещей. Необходимо прекратить войну и встретиться с тяжелейшими переживаниями, с которыми российское общество никак не может встретиться. На государственном уровне никогда ясно и полно не говорили ни о вине, ни о стыде за прошлое. Не было люстрации. У власти остались те же люди из прошлого. В этом вопросе необходима внятная государственная политика. Это очень не просто. Иногда приводят в пример послевоенную Германию. Германию вынудили покаяться. Процесс денацификации был тяжелым, сложным и шел очень долго.
– Что же людям делать?
– По крайней мере стараться сохранять связь с реальностью и с людьми, с которыми можно разделить тяжелые чувства. Это помогает не уйти в диссоциацию и не сойти с ума хотя бы на индивидуальном уровне. Что касается уровня государственного – пока все выглядит довольно грустно, – считает Ольга Мовчан.
– Возвращаясь к тому, с чего начали: паника заслужила свой день в календаре?
– Если есть День борща и День квадратных газонов, почему же не быть Дню паники? – говорит Анастасия Рубцова. – Чем больше мы будем знать о ней, тем меньше будет ее в нашей жизни. Паника – часто реакция на необъяснимое – чем больше мы можем объяснить себе, тем меньше мы ее испытываем.
– Паника – это очень важный механизм, – считает Андрей Аксюк. – Мы всегда описываем панику как механизм борьбы или бегства. Она нужна была нашим далеким предкам, чтобы выживать в суровых постоянно меняющихся условиях внешней среды и быстро принимать решения. Часто от этого зависела жизнь. Так часто паника достойна своего дня, о ней нужно говорить и нормализовывать это состояние, потому что это естественный человеческий механизм адаптации.
– Наверное, можно сказать, что паника заслуживает своего дня, потому что по данным ВОЗ 20% населения Земли хоть раз переживало паническую атаку, а 3–5% подвержены паническому расстройству, – говорит Ольга Мовчан. – Это очень большой процент. Кроме того, бывает еще массовая паника. Чем больше у людей будет информации, тем проще им будет противостоять массовым паническим реакциям, из-за которых ими проще манипулировать и вследствие которых они могут совершать поступки, ведущие к тяжелым последствиям.
– В России вы наблюдаете массовые панические состояния?
– Да, насколько я могу судить, находясь вне страны. При массовой панике люди перестают доверять себе, паника заразительна. Не случайно слово "паника" происходит от греческого Пана. Согласно мифу, крик Пана вселял в стада ужас, и их можно направить куда угодно, хоть в пропасть, – уверена Ольга Мовчан.
