Двадцать семь лет тюрем, ссылок и лагерей, потеря единственного сына и клеймо "врага народа", от которого так и не получилось избавиться до конца жизни, – такую цену заплатил поэт Владимир Дубовка за то, что писал на родном белорусском, а не на русском языке. Он выдержал испытания, не сломавшись, не признав собственной вины и не оболгав других. Судьба классика белорусской литературы, прошедшего через Бамлаг и сибирскую ссылку, – в материале Сибирь.Реалии.
"Усадили в школьный класс, чтобы не путался под ногами"
Владимир Дубовка родился в деревне Огородники тогдашней Виленской губернии в небогатой крестьянской семье. В этом году – 120 лет со дня его рождения.
– В прошлом году в Беларуси отпраздновали 120-летие со дня рождения поэта. Но позже выяснилось, что Дубовка родился не в 1900 году, а в 1901 году, – рассказывает Анна Северинец, исследователь белорусской литературы, автор книги "Владимир Дубовка: он и про него". – Была найдена метрическая запись в церковной книге: она сделана 2 июля по старому стилю 1901 года. Однако сам Дубовка во всех своих документах, начиная с самых первых и заканчивая самыми последними, указывал как год своего рождения 1900. Метрики он нигде не прикладывал, но тогда это было нормой, далеко не у всех они были. По косвенным данным, анализируя сохранившиеся воспоминания, я делаю вывод, что родители приписали ему этот лишний год, когда он пошел в школу. В одной из автобиографических заметок Дубовка пишет, что его отправили учиться чуть ли не в 5 лет, поскольку он был очень рослый, очень развитый, и мама решила усадить его в школьный класс, чтобы не путался под ногами.
Несмотря на небольшой достаток, его отец Николай Тодорович сам был хорошо образован – знал идиш, немецкий и польский языки, своим детям стремился дать хорошее образование. Владимиру, второму сыну в семье, он прочил карьеру учителя: в октябре 1914 года тот поступил в учительскую семинарию, открывшуюся как раз накануне войны в литовском городе Ново-Вилейске.
Николай Тодорович к началу войны устроился работать на железную дорогу. С приближением фронта железнодорожников решено было эвакуировать вглубь страны, и семья Дубовки оказалась среди первых выехавших. Им удалось получить служебное жилье в Москве – просторную квартиру на ул. Малая Грузинская, 34. Владимир продолжал обучение в семинарии, но в феврале 1918 года под угрозой наступления немецких войск учеников выпустили досрочно. Дубовка получил аттестат и был направлен учителем начальных классов в Тульскую губернию.
"Приняли восхищенно, как столичную штучку"
В 1921 году по инициативе Валерия Брюсова в Москве был создан Высший литературно-художественный институт. Ректором нового вуза назначили самого Брюсова. А Владимир Дубовка стал одним из любимых учеников поэта-символиста, частым гостем в его доме. Талантливый белорус писал стихи только на родном языке, что не мешало ему с успехом выступать в Москве, перед русскими слушателями, на одной сцене с Маяковским, Есениным и Городецким.
В июле 1925 года Дубовка вышел из института уже сложившимся поэтом с именем, автором нескольких поэтических сборников. Оставаясь в столице, он успевал следить и за литературной жизнью в Белоруссии. Осенью 1923 года при его участии было организовано литературное объединение "Маладняк".
Возвращением белорусских беженцев со всех концов империи с 1923 года занималось Постоянное представительство БССР при правительстве РСФСР, которое располагалось в Кремле. Владимир Дубовка как-то зашел туда за газетами – и вскоре уже работал там секретарем. Здесь он оказался незаменим в роли переводчика с русского на белорусский. Все советские законы и постановления приходили в БССР именно в его редакции. По сути, Дубовка создал современную белорусскую юридическую лексику.
А в 1924 году он впервые приехал в Минск.
– Читатели и слушатели приняли его восхищенно, как столичную штучку. Ведь даже стихи он читал по-московски театрально: балансируя руками, будто удерживая равновесие, – рассказывает Анна Северинец. – Но потенциальные соперники восприняли появление Дубовки иначе: для них он был человеком, который приехал на чужое поле. Тут люди зубами эту землю грызут, а неизвестно кто вдруг приезжает на все готовенькое. Да еще из Москвы, а москвичам, мол, вообще все легко дается. Сказалось и то, что Дубовка был человеком с довольно непростым характером. Он мог быть бескомпромиссным, особенно в оценках чужого творчества, а в творческой среде подобное воспринимается в штыки.
В 1926 году вышло первое издание белорусской Советской Энциклопедии, и в него было внесено имя 26-летнего Владимира Дубровки. В том же году он вместе с несколькими единомышленниками вышел из "Маладняка" и создал новое литературное объединение "Узвышша", по-русски – "Вершина". Ставка была сделана на национальный колорит и независимость литературного процесса в Беларуси от России. Дубовка был его главным идейным вдохновителем нового объединения. Занять особенное положение в национальной литературе поэту не помешало то, что все это время он продолжал жить в Москве, работал в представительстве БССР, а в Минске бывал лишь наездами.
Успел Дубовка внести и серьезный вклад в становление современного литературного белорусского языка. Так, он предложил создать буквы для передачи на письме уникальных звуков родного языка – например, "дж" и "дз", принимал участие в работе Академической конференции по изменению белорусского правописания и азбуки, состоявшейся в ноябре 1926 года.
В конце 1926 года поэта пригласили вести курсы по изучению белорусского языка при Центральном белорусском клубе в Москве. Там он познакомился с курсисткой Марией Кляус – завязался роман, и в 1927 году пара решила жить вместе. В те годы прогрессивная молодежь придавала мало значения таким условностям, как регистрация брака. Мария была против, но Владимир настоял – лучше оформить все официально. Время показало, что он был прав: регистрация понадобилась и при передачах в тюрьму, и при получении разрешений на свидания…
Через год после свадьбы у Дубовок родился сын Альгерт.
– В белорусской интеллигентской среде тогда было очень модно называть детей именами национальных исторических деятелей. На свет появлялись Родославы или Гедемины. Чета Дубовок решила назвать сына в честь князя Великого княжества Литовского. А в быту они называли его Аликом, – поясняет Анна Северинец.
Спокойной жизни молодой семье было отведено всего два года.
"Пусть вы не враг сегодня, но завтра можете стать им"
Советская власть увидела в национальной направленности "Узвышша" угрозу для "свободного" союза республик. В белорусской прессе была развернута "разоблачительная" кампания против литобъединения и его лидера. "В стихах Дубовки чувствуется злостное хихиканье классового врага, который высмеивает и советскую печать, и культурное строительство, и борьбу с уклонами и т.д." – в таких формулировках "обличали" поэта.
Дубовка попытался найти защиту в столице.
Из воспоминаний "Мой счет им" литератора Антона Адамовича, участника "Узвышша", также осужденного по делу "Союза вызволения Беларуси":
"Владимир Дубовка, проживающий в Москве, добивается аудиенции у крупного в то время партийного работника, заведующего отделом печати ЦК ВКП(б) Керженцева. Керженцев согласен с Дубовкой, что в тех произведениях, за которые его сейчас "кроют" (модный большевистский термин) в белорусской коммунистической печати, нельзя усмотреть ничего контрреволюционного, что они совершенно нейтральны, а к тому же – весьма талантливы. Но Кержанцев в заключение ставит, несколько запинаясь, вопрос: "А не могли бы вы могли писать по-русски, а не по-белорусски? Тогда бы мы, безусловно, встали на вашу защиту". Дубовка отвечает отрицательно, и на этом все кончается.
Этот факт окончательно открывает нам глаза на то, что наша "контрреволюционность" заключается, главным образом, в том, что мы, белорусы, развиваем свою белорусскую культуру, не хотим принадлежать и работать для государственной "передовой" русской нации".
В Кремле решили раз и навсегда разобраться с националистическими настроениями в советских республиках. ОГПУ сфабриковало дело "Союза освобождения Украины" и "Союза вызволения Беларуси". Подозреваемыми по делу СВБ стали 108 человек – поэты, писатели, общественные деятели, представители культурной элиты республики.
Долгое время никто не подозревал, что именно Дубовка еще в 1926 году написал одно из самых острых стихотворений тех лет, ставшее гимном белорусских националистов – "За ўсекраі, за ўсе народы свету…". Оно было напечатано анонимно, под псевдонимом Янка Крывичанин в журнале "Беларуская культура", издававшемся на территории Западной Беларуси, неподконтрольной СССР. Но это не помешало стихотворению широко разойтись среди всех патриотов Беларуси.
ОГПУ сумело отыскать авторский экземпляр стиха, и по "почерку" печатной машинки установить, где он напечатан – в представительстве БССР в Москве. После этого найти автора было несложно. Именно это стихотворение ляжет в основу обвинения поэта по делу "Союза вызволения Беларуси".
Дубовка был арестован одним из первых. 19 июля 1930 года за поэтом пришли прямо в Кремль, в Совнарком. "День был жаркий, на работу он поехал в белом костюме и сандалиях. Так его и забрали", – вспоминала Мария Дубовка.
Всех арестованных по делу "Союза вызволения Беларуси" этапировали в Минск, во внутреннюю тюрьму ГПУ БССР.
Из воспоминаний Антона Адамовича:
"Все дело СВБ в качестве главного следователя вел специально присланный из Москвы Борис Карлович Аргов. … Этот тип вел себя довольно развязно, любил пофилософствовать и пооткровенничать. … Вот как, например, Аргов объяснял суть всего дела: "Белоруссия – страна отсталая, так мы утверждаем. Отсталая страна даже в отдельных своих единицах не должна возвышаться над передовой. Всякие единицы, перерастающие рамки этой отсталости, должны быть изолированы. Так мудрый садовник подрезает ветки дерева, которые слишком разрастаются" (надо отметить, что "мудрым садовником" большевистская пропаганда всегда называла Сталина).
Излюбленным тезисом Аргова было: "Среди арестованных ГПУ не может быть не виноватых". При возражениях он развивал этот тезис: "Пусть вы не виноваты, не враг сегодня, но завтра можете стать им"…
…Под весну 1931 года … мы через нашу "почту" с воли получили сообщение о том, что застрелился Игнатовский, которого уже подготавливали к посадке в подвал на роль "главы организации". Вскоре после этого получили и другое известие – о попытке покончить жизнь посредством "харакири" со стороны народного поэта Янки Купалы, очевидно, подготавливавшегося на место Игнатовского. После всех этих событий наших однодельцев больше не вызывали на допросы, разрешили всем нам передачи, перевели из подвала в тюрьму, где были большие светлые камеры, начали понемногу вызывать для подписания протокола об окончании следствия, стали давать свидания".
Все это время Мария Дубовка пыталась узнать, что стало с ее мужем, но на все запросы получала отказы. Тогда она сменила тактику: начала обходить одну московскую тюрьму за другой с передачей – ее нигде не приняли. Наконец, Марии посоветовали поехать в Минск, где ей наконец-то подтвердили: "Да, ваш муж у нас".
Владимир Дубовка вел себя не менее стойко, чем товарищи по перу.
"В. Дубовка отказался подписать ... постановление о задержании и обвинительное заключение, – пишет в журнале "Пламя" в 1994 году белорусский историк Владимир Михнюк. – Это была принципиальная позиция человека, который не признал себя виновным, не обсуждал себя, своих друзей, коллег или знакомых, в отличие от некоторых других арестованных по делу, он был очень немногословен. За время пребывания во внутренней тюрьме ГПУ БССР … следователям удалось получить от него только одно... небольшое свидетельство. ... В нем нет ни одного имени. Гениальный поэт стал узником совести".
Следствию не удалось "установить" личности руководителей СВБ, и дело начало разваливаться. Тем не менее большинство арестованных были осуждены на 5-летнюю ссылку в отдаленные от Беларуси места. Владимира Дубовку в апреле 1931 года выслали в Яранск Вятской губернии.
"Третье блюдо – прополоскать рот"
Этап к месту ссылки стал новым испытанием на прочность.
Из воспоминаний Антона Адамовича:
"Месяц в пересыльной тюрьме, не менее знаменитых Бутырках, – совсем уже "весело": сто человек в камере, в которой при Николае "Кровавом" было место лишь для десяти. … А теснота не так уж страшна – всего лишь ночью нельзя лечь на спину или перевернуться, надо "ворочаться организованно" (единственное, кажется, место, где столь излюбленная большевиками "организованность" была целесообразной)".
Жена с маленьким сыном, которому не исполнилось еще и трех лет, отправится в ссылку вслед за ним.
Из книги воспоминаний Марии Дубовки "Мои санатории и курорты":
"Владимир Николаевич никогда не спрашивал, поеду ли я за ним, он только писал – как поедешь (не если поедешь), то и т.д. … Друзья и товарищи не показывались. Советоваться не с кем".
Спустя десятилетия Владимир Дубовка написал книгу воспоминаний "Лепестки", в которой приводит несколько эпизодов из этого ссыльного прошлого.
Из книги воспоминаний Владимира Дубовки "Лепестки":
"Прихожу домой, а жена мне тихо говорит:
- У нас осталось три картошки. Больше – ничего.
Сын, маленький мальчик, услышал это и добавил:
- У нас еще одна луковка!
Я сразу отвечаю:
– Это чудо! Белорусы говорят, что горе – это когда нет лука и картошки. И теперь у нас будет не одно, а два блюда из всего этого!
И стал сам готовить обед. Картофельный бульон процедить, лук нашинковать – первое блюдо. Ели картошку – второе блюдо.
Тогда мой сын веселым тоном добавил:
– Есть еще третье блюдо – прополоскать рот".
От Яранска до железной дороги в те годы было 150 км лесом. Дубовке с трудом удалось устроиться на работу простым счетоводом в местный райпотребсоюз. Но очень быстро его роль на новом месте стала куда более значительной.
Из воспоминаний Ивана Баженова, председателя правления Яранского райпотребсоюза:
"Он в аппарате РПС был советчиком по многим вопросам работы, мы его прозвали "энциклопедией" – несмотря на его положение в то время политссыльного. Ему все доверяли и все обращались за советом".
В район не завезли колесную мазь и план оказался под угрозой срыва? Не беда. Дубовка покопался в книгах, нашел рецепт и наладил производство, да так, что не только райпотребсоюзу, но и всей округе стало хватать. Не успевают до холодов созревать помидоры в РПС-овской теплице? Тоже не проблема. Дубовка снова засел за книги и нашел, как вывести скороспелый сорт. А заодно и научил, как разводить ранние огурцы и даже выращивать арбузы посреди тайги.
У Дубовки хватало сил и на общественную работу: он организовал и вел кружок по изучению английского языка. И в результате стал слишком видной фигурой в Яранске, что, естественно, не понравилось надзорным органам.
Из воспоминаний Ивана Баженова:
"Летом 1934 года … меня вызвал начальник Яранского МВД. Он предложил мне немедленно убрать Влад. Ник. из аппарата РПС. Я спросил, по какой причине это делается, и стал защищать Владимира Николаевича. … Мои просьбы и доводы не были приняты во внимание, а наоборот, я получил несколько резких и грозных замечаний".
Дубровку заслали в еще большую глушь – в маленькую деревню Шешургу в 30 км от Яранска. Ссыльнопоселенец сделал выводы и впредь старался не высовываться, не быть на виду. А вскоре семье удалось переехать в Чебоксары.
"Начальник конвоя на мой вопрос процедил – "десять"
Летом 1935 года должна была закончиться 5-летняя ссылка. Однако почти всем осужденным по делу "Союза вызволения Беларуси" продлили срок.
Из воспоминаний Марии Дубовки:
"Пришло 20 июня, и нас постиг новый удар. Срок ссылки продлили на два года без объяснения причин. В.Н. это просто сразило. Не знаю, что он думал, а только сел на пол, сжал голову руками и долго так сидел".
А 28 июля 1937 года его арестовали.
Из воспоминаний Марии Дубовки:
"До 37 года мы все-таки надеялись, что скоро конец, и мы сможем где-нибудь жить на вольном положении. Один раз Вл. Ник. с сыном размечтались, как у них будет свой домик, свой огород, сад. … Сына Владимир Николаевич очень любил, много ему читал, рассказывал и больше времени ему уделял, чем я. …. Когда в Чебоксарах Вл. Ник. арестовали, Алик не видел, это было ночью. … Утром я сказала Алику, что папа уехал в командировку, но в игре с ребятами он узнал правду. … У него поднялась температура, и он несколько дней пролежал совсем больной".
Без суда и следствия Владимира Дубовку приговорили к 10 годам исправительно-трудовых лагерей по ст. 58-10, ч.1 и ст. 58-11 УК РСФСР. Он был сослан в Бамлаг, в Биробиджан.
Из выписки из протокола №8 заседания Спец. Тройки при НКВД ЧАССР от 16 ноября 1937 года:
"Обвиняется в том, что он, находясь в административной ссылке в г. Чебоксары, продолжил поддерживать политические связи с другими административно-высланными членами к.р. организации "СВБ". … Занимался распространением … злостной клеветы на партию и Сов. власть, заявляя, что ВКП(б) есть новое дворянство, а все мероприятия Соввласти и партии рассматривает как возврат в средневековье – возрождение крепостного права".
Из письма Владимира Дубовки жене:
"Мне не только не объявлено, за что меня карают, но даже срок не объявлен, а только начальник конвоя на мой вопрос процедил – "десять". Вот как".
После второго ареста мужа Марию не брали на работу, отказывались пустить на квартиру. Наблюдая за мытарствами невестки с маленьким сыном, даже свекровь, мать Владимира, посоветовала ей развестись, отречься от "врага народа". Для нее это было неприемлемо. Мария бралась за любую работу, лишь бы было, чем накормить сына и что отправить мужу в лагерь.
В Бамлаге Дубовку поставили на самую тяжелую работу – перевозить тачками грунт для железнодорожного полотна.
Из письма Владимира Дубовки жене:
"Вы спрашивали относительно посылки. Не знаю, чего вам и заказать, ибо трудно тебе самой. Смотри по своим средствам и возможностям. Вообще, мне нужны жиры".
Питание в Бамлаге было таким скудным, что даже самые выносливые за несколько месяцев превращались в "доходяг".
Из письма Владимира Дубовки жене:
"Целуй, Марилька, маму, сына, родных. Мой искренний, горячий привет им. Если я не пишу в своих письмах всего, что хотел бы сказать им и о них, то ты знаешь, Марилька, почему это так. Ты ведь хорошо знаешь, как я ужасно не люблю, не терплю писать из тюрьмы, из лагеря о том, что дорого моему сердцу. Ведь сколько рук проходит этот клочок бумаги!"
В конце концов Дубовка оказался на больничной койке.
– Выжить ему в лагере было сложнее, чем большинству других заключенных. Ведь он был очень высокий, под два метра ростом, поэтому нехватку еды и витаминов переносил особенно тяжело, – рассказывает Анна Северинец. – Он очень тяжело заболел пеллагрой – это заболевание развивается на почве хронической нехватки витаминов. Лежал в лазарете и фактически уже умирал.
Из воспоминаний Марии Дубовки:
"Во время пребывания в лазарете он всегда старался двигаться, с большим трудом, он сам добирался до уборной (отказывался пользоваться судном), которая находилась во дворе, по дороге отдыхал несколько раз, помогал ухаживать за соседями больными, которые, может быть, были и не более слабыми. Потом обратился к доктору: "Доктор, выпишите меня, пожалуйста, на работу". Доктор удивился: "Ты что это, … не наработался еще, поправляйся, отдыхай". – "Нет, доктор, я так умру, дайте мне какую-нибудь работу". И он стал в лазарете выполнять небольшие посильные работы, где подштукатурить, где подкрасить, что может. Он говорил, что потому и выжил тогда, а другие лежали, залеживались, и многие умирали".
Дубовка не догадывался, что родные, щадя его, скрывают страшную новость: в самом начале Великой Отечественной войны погиб его единственный сын Альгерд.
– Мария Дубовка как жена "врага народа" не имела права жить и работать в Москве – время-то было военное. Поэтому они с сыном поселились в подмосковном Талдоме, где Мария Петровна смогла устроиться школьной учительницей, – говорит Анна Северинец. – Мальчишки, остававшиеся без присмотра, пока родители были на работе, играли в лесополосе. Разожгли костер и бросили в него неразорвавшийся снаряд…
Мария два года не сообщала мужу о трагедии. Но он все равно заподозрил неладное.
Из письма Владимира Дубовки матери от 6 октября 1943 года:
"О каком несчастье вы пишете? Не случилось ли оно с мои сыном, т.к. в последних письмах о нем никто ничего не пишет? Сообщите мне поскорее и поподробнее об этом, так как я ужасно волнуюсь. Самое печальное сообщение меня не убьет, но я должен знать, в чем дело.
Что касается меня, то я поправляюсь, хотя в общем, конечно, здоровье неважное. Известно, что моя пеллагра рецидивирует, и вообще, пора уж мне и потерять здоровье".
– Мария Петровна написала о смерти сына не мужу, а доктору из лазарета. Она попросила его ничего не говорить Дубовке, если его состояние ухудшится. Пусть умирает, думая, что Алик жив. Но если доктор увидит, что Дубовка выздоравливает, что у него хватает сил, тогда пусть он сообщит ему о трагедии. Доктор так и поступил, – рассказывает Анна Северинец.
Из воспоминаний Марии Дубовки:
"Во время войны я работала в Танинском лесничестве счетоводом. После гибели сына я перестала скрывать, что мой муж в заключении. … Раньше я скрывала о муже ради сына, чтобы его не травили и не травмировали, и мне не страшен стал арест".
Мария теряла работу, какое-то время жила в конюшне… Но даже в самой сложной ситуации она находила возможность отправить мужу посылку.
Из письма Владимира Дубовки жене:
"Если случайно сохранилось что-либо из обуви моего размера – подбрось в посылке, но совершенно необязательно, во всяком случае не вздумай покупать. Вот что мне нужно обязательно – это семена огородные всяких видов, а если попадут – и цветочные".
Дубовка нашел способ выжить на скудном лагерном пайке. Став инвалидом 2-й группы, он разбил огород и начал выращивать травы и овощи, часть из которых ему удавалось сохранить после набегов уголовников. Драгоценные витамины давали надежду дотянуть до освобождения.
Сидевшие с ним в Бамлаге вспоминали, что он первым завел обычай каждое утро чистить зубы. Рядом люди спят в одежде и обуви, чтобы их не украли, их вши заедают, а он встает – и идет умываться, даже если на улице лютый мороз. Пример Дубовки многим помог не сломаться, оставаться людьми даже в нечеловеческих условиях.
Из письма Владимира Дубовки жене от 4 марта 1946 года:
"Вот еще перебыть одно лето, одну зиму, а тогда как будто и встреча недалеко. Какой ужас, как подумаешь – столько зим и столько лет канули в небытие и неизвестно зачем, почему, для чего… В общем, лучше про это не говорить и не думать".
"Его интеллигентность выражалась в манере разговора, во внешности"
В 1947 году срок 10-летнего заключения закончился. Вернуться с Москву или родную Белоруссию Дубовка не имел права. После холода и голода Бамлага он решил перебраться туда, где тепло и нет недостатка витаминов. Так он оказался в грузинском городке Зугдиди, где смог устроиться счетоводом в чайный совхоз Наразени. Там же произошла и долгожданная встреча с женой. Казалось, что наконец-то появился шанс на спокойную, тихую жизнь высоко в горах, вдали от всех проблем…
Но 16 февраля 1949 года ссыльного поэта арестовали в третий раз.
– После окончания войны в 1945 году к СССР были присоединены территории, где советская власть не была установлена в 1917 году. На этих землях в Беларуси, Украине, Латвии и Литве были очень сильны национальные движения. Так, если в восточных областях Беларуси национальную интеллигенцию разгромили еще в 1930-х годах, то на присоединенной части еще предстояло все зачистить. Поэтому в 1947 году был инициирован ряд крупных дел против национальных организаций. А в 1949 году на волне этих чисток всех "старых" репрессированных отправили на вечное поселение. Из белорусских "врагов народа", осужденных в начале 1930-х годов, под эту волну, если не ошибаюсь, попал только Дубовка. Он единственный выживший из тех, кто не сотрудничал с органами и не купил себе такой ценой смягчение наказания, – рассказывает Анна Северинец.
В апреле 1949 года постановлением Особого Совета МГБ СССР "бывший член к/р националистической организации" Владимир Дубовка был приговорен к 25-летней ссылке. Для поэта этот приговор стал уже четвертым. Из солнечной Грузии его этапом выслали в Красноярский край.
Из книги литератора Евсея Цейтлина"Писатель на дорогах исхода. Откуда и куда? Беседы в пути":
"Как-то на одной из лагерных пересылок Дубовка встретился с великой переводчицей Татьяной Гнедич. Вместе, радостно дополняя друг друга, они вспоминали оригиналы байроновских поэм. Еще находясь в заключении, оба сделали свои – тоже ставшие потом классикой – переводы из Байрона: она – на русский, он – на белорусский…"
Когда в июле 1949 года эшелон прибыл на станцию Канск, заключенных вывели из вагонов и оставили ждать под прямым солнцем на жаре. Ни капли воды не дали, всех мучила страшная жажда. Прохожие на мольбы о помощи не реагировали. Тогда Дубовка сказал товарищам, чтоб не теряли надежды: вот скоро пройдет мимо белоруска и обязательно даст им воды. Так и случилось. Девочка Зина "из какой-то Орши" откликнулась на просьбу о помощи и принесла "врагам народа" воды из ближайшего колодца.
Местом ссылки был назначен крохотный поселок Почет в Абанском районе на востоке края. Мария снова безропотно последовала за мужем. А Владимир сделал все что мог, чтобы жене было комфортно на новом месте. В лагерных "университетах" он стал хорошим столяром и своими руками построил дом, смастерил мебель.
Из книги Владимира Дубовки "Лепестки":
"Две малые таежные реки – Тара и Чайгашет – не дойдя до реки Бирусы, сливались в один поток, а затем впадали в большую реку. Между ними, перед таким соединением, лежала большая поляна, похожая на остров. Когда-то здесь была тайга, но позже в окрестностях поселка лес вырубили, остались только кусты и залежь. Пни оставили большой набор. И вот здесь, на этой поляне или на острове – называйте это как хотите – мы с женой выбрали место для постройки дома. Поскольку моста через Тару не было, все строительные материалы приходилось вывозить зимой на санях. Летом – приходилось переносить на себя.
Два года спустя мы расчистили территорию, и другая загроможденная дикая местность стала прекрасным оазисом. Сколько старых поленьев было сожжено, сколько пней выкопано! Мы с женой выкорчевали более сотни пней на одной из наших усадеб. Собираясь на покос возле наших усадеб, старики сибиряки останавливались и просто смотрели, что это за выставка".
Сибиряки были поражены, когда трудолюбивый белорус привез саженцы яблонь и разбил обширный сад, посадил ягодные кусты, начал выращивать помидоры в открытом грунте. Да еще и высадил цветы, отпугивающие мошку и гнус, чтобы они не мешали работать в огороде. За несколько лет ему удалось создать уголок благополучия и уюта.
Из воспоминаний Антонины Папалава, жительницы п. Почет:
"Около дома рос большой сад: яблони, крыжовник, смородина, какие-то удивительные растения. … Дверь из кухни вела в "курятник", а из "курятника", где жили 20 кур, дверь вела в "козлятник".
Пройдя через лагеря, Дубовка не озлобился, не замкнулся в себе, был радушным, хлебосольным хозяином.
Из воспоминаний Татьяны Добрыниной, жительницы п. Почет:
"С Дубовкой я познакомилась в 1955 году, когда приехала на работу в Почетскую среднюю школу. … Он был очень интеллигентный человек. … Его интеллигентность выражалась в манере разговора, во внешности. Был всегда подтянут, опрятен, хотя и работал столяром. … Дома он много делал красивых вещей из дерева: шкатулки, шкафчики, этажерки, сундучки и другие вещи. Он был и очень гостеприимным человеком, садил за стол, угощая чаем с конфетами".
"Запятнать себя участием в шельмовании Пастернака он не мог"
Дубовка потерял надежду когда-нибудь увидеть родные места, поселение казалось вечным. Но смерть Сталина все изменила. 23 мая 1956 года постановление спецтройки по делу СВБ было отменено. А 15 ноября 1957 года Дубовка был реабилитирован окончательно. Супруги смогли вернуться в европейскую часть России.
Из книги "Великолепие" литературоведа Ванкарема Никифоровича:
"Сразу после освобождения в 1958 году они с женой Марылой Петровной приехали в Минск. Обещая в ближайшее время дать квартиру, их разместили в номере гостиницы "3-й Советский", который располагался в четырехэтажном доме напротив северного крыла нынешней гостиницы "Минск". И окно этой комнаты выходило во двор Пищаловского замка, знаменитой тюрьмы на улице Володарского, и смотрело прямо на окна камеры, где тогда, в 1930 году, держали и пытали Владимира Дубовку. ... Около девяти месяцев он жил с Марылой Петровной в той гостинице, потом собрался и поехал в Москву".
– Конечно, то, что Дубовке не давали квартиру в Минске, сыграло большую роль в решении о переезде. Но дело было не только в этом. В Беларуси Дубовке не давали забыть, что он "враг народа". Показательный пример: в Москве его довольно быстро восстановили в Союзе писателей СССР как репрессированного. Тогда вместе с реабилитацией восстанавливали и в писательской организации. А в Беларуси его сначала показательно восстановили, а потом тихонько так исключили. Тихой сапой, якобы на основании того, что поэт уже состоит в Союзе писателей СССР. Причем за исключение проголосовали даже те, кого Дубовка считал друзьями. Ему постоянно напоминали, что он "враг народа". Жить с этим ощущение было очень сложно, поэтому он и уехал из Минска.
В Москве Союз писателей СССР выделил Дубовкам маленькую квартирку в Черемушках – она станет их последним пристанищем.
Во время развернувшейся в стране в тот период травли Бориса Пастернака Дубовка выступил на очередном обличительном заседании. Пастернак был одним из любимых поэтов Дубовки еще в те времена, когда в Беларуси о будущем авторе "Доктора Живаго" мало кто слышал, но отказаться от выступления Дубовка не решился – "враг народа" обязан был доказать, что перестал им быть. Дубовка вышел на трибуну и рассказал китайскую легенду: "Один художник сказал: "Я сотворю чудо". Он работал несколько лет и сотворил маленькую обезьянку. Вот то же самое сделал Пастернак". В зале раздался смех и аплодисменты.
– Осудил ли он Пастернака? Большой вопрос. Дубовка был прекрасно интегрирован в китайскую культуру. Он был одним из первых белорусских переводчиков с китайского, пересказывал китайские сказки для детей, в его стихах есть аллюзии на историю Китая. Что такое обезьяна в китайской культуре? Это символ мудрости, высших знаний о жизни. Если слушать выступление Дубовки, зная Китай так, как знал его поэт, услышим: "Пастернак сказал, что сотворит чудо, – и выполнил свое обещание", – считает Анна Северинец. – Конечно, мы не можем быть уверены на все 100%. Но анализируя тексты Дубовки послереабилитационного периода, я вижу, что в них очень много эзопового языка – отсылок, метафор, зашифрованных смыслов, подсказок. Чтобы читать и понимать Дубовку, нужно иметь два высших образования. Поэтому я думаю, что и это высказывание следует трактовать в таком ключе. Дубовка не стал бы произносить подобные тексты без какого-то умысла. А эту отсылку к китайской культуре совершенно очевидно не могли расшифровать присутствующие на собрании чиновники. Дубовка очень следил за тем, чтобы не быть подлым не только в жизни, но и в текстах. И запятнать себя участием в компании шельмования Пастернака он себе позволить не мог.
... Зимой 1976 года Дубовка шел через детскую площадку, поскользнулся и упал, сломал шейку бедра. Предстояла операция по замене сустава.
– Дубовка скончался во время операции от мозгового кровоизлияния – оторвался тромб. Доктор, который делал вскрытие, определил по рубцам на сердце, что он перенес два инфаркта. Сам поэт об этом не знал, – говорит Анна Северинец. – Тем не менее, по словам доктора, физическое состояние организма Дубовки было настолько крепким, что, если бы не трагическая случайность, он мог бы прожить еще долгие годы.
Поэта похоронили на Николо-Архангельском кладбище в Москве. Мария осталась совершенно одна. Но она нашла в себе силы привести в порядок архив мужа и написать собственные воспоминания.
Владимир Дубовка умер 20 марта 1976 года, Мария – почти в тот же день, 18 марта, но четырьмя годами позже. Похоронили ее рядом с человеком, с которым она стойко прошла через все испытания, посланные им судьбой.
Текст из архива Сибирь.Реалии
